отыщется им примененье... Так длилось до предела, за которым начиналось уже бешенство Ильи.
— Ты, наверно, очень привязан к ней,— с притворной завистью заметил Глеб, ставя фотографию на место.— Она платит тебе тем же?
— О да! — убежденно протянул Илья.
И, солгав, тотчас же заерзал с самым страдальческим видом, побагровел, как мальчишка, даже воротник сорочки стал ему тесен. В довершение всего он опрокинул чашку, чтоб замаскировать смущение. Брат равнодушно и безжалостно наблюдал его рукопашное единоборство с самим собою, «Не признаваться же тебе, разумеется, что твоя супруга удрала от тебя... но знаешь ли ты с кем?» И оттого, что всякий перевес мог пригодиться ему в дальнейшем, он решился на дерзкую откровенность, которую в иное время счел бы рискованной.
Он неторопливо обошел стол и дружественно похлопал брата по плечу.
— Как ты не разучился краснеть, Илюшка?.. Где же профессиональные мозоли-то твои? А мне думалось, что урологи — непременно циники: специальность такая!
Илья барахтался, освобождаясь от сильных и чем-то подозрительных объятий брата:
— Ну, это вопрос твоей личной холостяцкой биографии.
Они продолжали эту шутливую борьбу, как когда-то в детстве, но сейчас за нею крылся грубый житейский смысл, и победитель неминуемо становился хозяином предстоящего разговора; по существу, это была борьба за старшинство.
— Видишь ли, я хирург-уролог. И есть, милый, разница, недоступная, видимо, твоему сорту людей! У тех буж, а у нас нож.
— Ого, ты мстишь, ревнивый самолюбец! — улыбался Глеб, бледнея и выпуская Илью.— Ты выпускаешь протоклитовские шипы...
Илье и самому резкость его показалась чрезмерной (и уж никак не удавалось смягчить ее).
— Все надо уметь, товарищ. Не с паровозом разговариваешь!
Украдкой Глеб продолжал щуриться на фотографию Лизы.
— ...неладно ты устроился в жизни, если смущаешься даже от невинных вопросов. Судя по ее детскому лицу, не прав, конечно, ты, Илья. Домашние ссоры но мешают твоей работе? А ее. наверно, много у тебя?..
— Да, устаю. (А сам думал, что всегда и в детстве Глеб легко справлялся с ним.) Все разъехались. Старик вернулся из Барселоны и свалился... острый сердечный припадок. А Земеля переводят на Украину...
Глеб вернулся на прежнее место, допил кофе и, вытянув ноги, неторопливо обдумывал последующий ход.
— Послушай, кстати... в твоей практике часто попадаются гипернефромы?
Илья тяжело дышал; он бросил на брата подозрительный взгляд и не ответил. «Вот оно, очередное дело Глеба!»
— Скажи, эта болезнь серьезна?
— А... кто у тебя?
— О, не я!., я намереваюсь жить, пока не опротивеет, пока не опробую из всех закромов... а у меня зверские аппетиты. Я имею в виду друга, которому многим обязан. Молчишь... значит, это нехорошо?
— Да! — веско сказал Илья.
— ...очень больно, наверно?
— К несчастью, нет. И потому они всегда приходят к нам слишком поздно. А у твоего приятеля боли?..
— Это незаурядной воли человек... но на днях мне пришлось проходить мимо его окна, и я слышал его крик сквозь двойную раму.
Илья нахмурился, и вот уже врач сидел перед Глебом (и как будто даже эфиром слегка запахло в комнате) .
— Возможно, опухоль у него сопряжена с камнями. Они растягивают почечную лоханку и... Га, я почти не встречал людей, толерантных к этому виду боли. Впрочем, могут быть и другого рода закупорки, симулирующие камень. Ты пошли-ка его ко мне на днях. Я приму его вне очереди...
— Надо спешить?
— Камень из лоханки может попасть в мочеточник и... если не пройдет дальше... тогда анурия, уремия и... смерть.
Глеб щурился, что-то соображая, весь двигался, как будто примеривая болезнь на себя.
— Хорошо!., рано или поздно придется резать?
— Ну, этого нельзя сказать заочно. Га, ступай к гадалке...— И все присматривался, угадывая какую-то искусно спрятанную фальшь.— Мне надо видеть, трогать. Требуется много дополнительных данных.
— ...например?
— Га, надо убедиться, работает ли другая почка, нет ли дизурических, пузырных явлений...
— О, туберкулез исключен. Бациллы Коха не найдено в моче. Только кровь и боль! Последний припадок был со рвотой. И хотя я знаю, что этого мало для диагноза...
Илья оживился.
— Га, ты изучил это дело!., собираешься отбивать хлеб у брата?
Еще бы! Не зря Глеб высидел вечер у черемшанского лекаря, слушая музыкальные упражнения его жены и собутыльничая с ее супругом. Он перечел всю специальную литературу, какая нашлась на полупустых больничных полках. Он заучил формулы и теперь хотел видеть их применение в действительности. А выпитый кофе еще более побуждал его вести разговор в тоне острой и двусмысленной откровенности.
— Этот человек играет большую роль в моей судьбе, Он как громадная планета, и я — ее ничтожный спутник. Пятнадцать лет я вращаюсь в ее орбите и все не могу вырваться...
— Га, это, наверно, паршивое ощущение!
— Нет... если быть справедливым. Я лучше стал из страха, что он увидит меня дурным. Потерять его было бы таким же событием, как потерять тебя. Впрочем, все это личные переживания... Но я пришлю его к тебе с запиской. Его зовут, скажем, Постников... да, Постников его зовут. А все-таки он будет жить?
— Иные выживают,— неопределенно пробурчал Илья.
Глаза Глеба озабоченно блуждали по стенам; какой-то глухой звук вырвался у него сквозь сжатые зубы, и у Ильи были все основания принять это как выражение бессильной жалости к погибающему другу.
— Есть у тебя коньяк, Илья? Дай... Теперь я охотно выпью с тобою.
— Чего ты нервничаешь?.. возможно, опасности и нет!
Однако он не заставил просить дважды и вот уже держал штоф обеими руками — так, точно согревал его своим теплом.
— Налей мне много,— сказал гость.
— ...хорошо! — И налил ему много.
Должно быть, Глеб устал от страхов и повседневных хитростей, обычная выдержка покидала его. Какого труда ему стоило, чтоб и капли не пролилось из переполненной чашки! И напрасно крику своему он старался придать будничный оттенок:
— Вот мы давно с тобой знакомы, милый брат, но подружились только теперь. Я не шибко верю в дружбу: друг — это первый кандидат во враги. И вместе с тем ничто не крепит так подлинную дружбу, как общность врагов. Так пусть же они у нас будут общие отныне! Ведь ты поможешь мне, правда?
— Не волнуйся... я сделаю все, что могу.
Стоя, Глеб выпил чашку в четыре больших глотка и, прижав руку ко лбу, казалось, слушал себя.
— Убирай, больше не буду. Теперь сядь, так!., и расскажи мне все про эту болезнь, с самого начала.
Илья неторопливо подошел к нему:
— Ну-ка, раздевайся, я пощупаю тебя.
— Эх, Илюшка... Смотри на меня: похож я на больного?
То была правда: пронизывающий блеск его глаз, его до хрипоты приподнятый смех, почти
