Горбачева, а на предотвращение контактов с ним со стороны Ельцина и его команды. Было известно, что Горбачев панически боялся Ельцина, и одного телефонного звонка оказалось бы достаточным, чтобы Михаил Сергеевич встал по стойке 'Смирно!'. Именно поэтому с молчаливого согласия самого Горбачева был разыгран еще один фарс, на этот раз 'форосского пленения'. Не утруждая читателей пересказом того, как он гулял, плавал, обедал, лечился, смотрел фильмы в домашнем зале и т. д., должен твердо и ясно сказать, что ни разу за все время своего 'сидения' он, президент СССР, не сделал ни одной даже самой простой попытки вырваться из 'плена'. Никто не посмел бы его остановить, если бы он решил выйти за ворота и уехать в любом направлении, у домашней пристани его дачи стояли прогулочные мощные катера, на которых можно было уехать хоть в Севастополь, на аэродроме 'Бельбек' стояли в полной готовности президентский самолет и вертолет. Те, кто лепил миф о 'форосском пленнике', не могут привести ни одного факта, который говорил бы о том, что охрана и обслуживающий персонал виллы ограничивали свободу президента или не выполняли его указаний. Все дело в том, что его устраивала такая ситуация, она позволяла ему остаться как бы в стороне от схватки, начавшейся в Москве. Он спокойно мог наблюдать за развертыванием событий и постараться примкнуть к победителям, когда исход борьбы станет ясным. Любопытен такой факт: на вилле было отключено и телевидение, но дочь Горбачева Ирина Вирганская- Горбачева, находившаяся вместе с отцом, потребовала твердо и недвусмысленно у начальника охраны Генералова, чтобы телевизор был включен, и с 16.30 19 августа президент мог следить за всем, что происходило в стране. Он, в частности, видел злосчастную пресс-конференцию, и дрожащие руки Янаева произвели на него ошеломляющее впечатление. Он понял, куда клонятся весы. И в ночь на 20 августа стал сочинять свое 'обращение к народу, правительствам, государствам и мировой общественности', намереваясь записать его на видеопленку и потом кусочками переправить в Москву известинскому журналисту Александру Бовину для предания гласности. Вот ведь какую мелкотравчатую задумку пришлось сочинять, вместо того чтобы честно и открыто поднять мужской, президентский голос в соответствии со своими обязанностями главы государства.
День 20 августа стал критическим в политическом противостоянии. С утра в Кремле началось очередное заседание ГКЧП в неполном составе. Настроение у его участников было подавленное, доклады об обстановке в столице и стране неутешительные. Отовсюду информировали о пассивной, выжидательной позиции местных властей, о нарастающей активности российского руководства. Комендантский режим в Москве оказался неэффективным. Для усиления охраны общественного порядка было решено вызвать в Москву дополнительно два полка воздушно-десантных войск. Но самым важным стало решение разработать вариант применения силовых мер для нейтрализации российского руководства. В Министерстве обороны в кабинете замминистра В. Ачалова в полдень собрались генералы В. Вареников, В. Ачалов, Б. Громов, Н. Калинин, П. Грачев, А. Лебедь, В. Карпухин (командир подразделения КГБ 'Альфа'), которые несколько часов набрасывали план возможного штурма Белого дома. Рассматривались разные схемы: одни говорили, что достаточно более плотного блокирования здания, чтобы склонить руководство России к поддержке ГКЧП, другие высказывались за более активные действия, которые предполагали оттеснение силами внутренних войск скоплений гражданских лиц от здания, а затем овладение его внутренними помещениями подразделением 'Альфа' с применением оружия, если этого потребует обстановка. Кто-то предлагал высадить на крыше здания штурмовой десант с вертолетов.
А. Лебедь и В. Карпухин выезжали на место предполагаемых событий для личного ознакомления с ситуацией. Оба они пришли к убеждению, что намеченная операция будет сопровождаться большим кровопролитием. И хотя никакого реально разработанного плана действий не было, все же сама задумка получила кодовое название 'Гром', который так и не прогремел. Предполагалось задержать Б. Ельцина и отправить его под домашний арест в подмосковное охотничье хозяйство 'Завидово'. Время шло. Раздрай и растерянность в лагере ГКЧП нарастали. Вот как описывает ситуацию один из авторов, работавших с материалами следствия: 'С военными, в том числе и с сотрудниками госбезопасности, происходило нечто противоестественное. Те, кому наверху надлежало издавать приказы, не были уверены в том, что это надо делать. Те, кто их получал сверху, сомневались, следует ли их исполнять. Те, кому некуда было деваться, с одной стороны, выполняли приказы, с другой - делали все, чтобы их блокировать: одну часть подчиненных направляли на взятие Белого дома, вторую - на его защиту от тех, кто будет на него покушаться.
И при этом бесконечные дискуссии: выполнять приказ или не выполнять. Заместитель В. Карпухина, например, считал, что если шесть танков и бронетранспортеров, защищающих дом, ударят по группе 'Альфа', половина ребят погибнет и к зданию подойдет только часть. И он прав. 'Альфа' не рассчитана на борьбу с регулярной армией, с бронетехникой. Бронежилеты против снарядов бессмыслица. И колебания заместителя понять можно. Да и у самого Карпухина сомнений не меньше, особенно если учесть, что бронетехнику к дому привел и поставил генерал Лебедь, который сейчас едет, как и он, чтобы составить окончательный план штурма. Где же логика? Лебедь против Лебедя? (Кеворков В. И. 'Кремлевская оперетка'. М., 1997, изд-во. 'Гея', стр. 206).
К вечеру стали проявляться контуры неизбежной развязки. Отсутствие политического боеспособного центра, безволие, растерянность большинства ведущих членов ГКЧП привели к тому, что начали выходить из подчинения, казалось бы, самые надежные подразделения. В 21.00 В. Карпухин встретился с командирами пяти штурмовых групп, которым надлежало выполнить главную часть операции 'Гром'. Все они высказались за то, чтобы не начинать акцию во избежание кровопролития. Стая львов отказалась выполнять команды баранов. А дальше лавина распада стала молниеносно набирать скорость. Последовали приказы войскам: в столице оставаться на местах и не двигаться, чтобы не дать основания для слухов о якобы готовящемся штурме. Решение вернуть войска в казармы с наступлением светлого времени суток было уже принято. Дивизия внутренних войск получила приказ оставаться в своем подмосковном гарнизоне.
А в это время в Кремле практически прекратил свое существование ГКЧП, потому что О. Бакланов заявил о своем выходе из его состава 'по причине неспособности этого органа стабилизировать обстановку в стране'. Вслед за ним с таким же заявлением выступил Тизяков, на прощание бросивший слова: 'Комитет не представляет собою ничего, кроме говорильни обо всем и ни о чем'. Д. Язов действовал самостоятельно, без оглядки на вчерашних товарищей.
На утро 21 августа он созвал коллегию Министерства обороны и дал указание о выводе войск из Москвы в районы постоянной дислокации. В этот момент ему позвонили из Кремля и пригласили на очередное заседание ГКЧП, на что министр отреагировал резко: 'Я в эти игры больше не играю'. Он принял решение ехать в Форос, покаяться перед М. Горбачевым и тем заслужить если не прощение, то снисхождение. Об этом поставил в известность других членов ГКЧП, которые сами приехали к нему в министерство и даже пытались отговорить от решения вывести войска из столицы, но все было напрасно. Маршал свое решение принял.
Остальным ничего не оставалось, как присоединиться к тем, кто решил безоговорочно капитулировать перед Горбачевым, хотя предыдущие двое суток они вели войну с Ельциным. Сама нелепая наивность членов ГКЧП, надежда на то, что после всего происшедшего они смогут сохранить, свою свободу, а может быть, и посты, будет вечно поражать историков нашего времени. Полет в Форос - это чисто русский сюрреализм в политике. Слава Богу, что он не дополнился трагедией, так как в Белом доме, узнав о том, что 'ИЛ-62' с гэкачепистами на борту направляется в Форос или, может быть, куда-то еще, стали думать, как бы перехватить его и посадить на российской территории. И тогда генерал Е. Шапошников, командующий ВВС, уже давно перебежавший в лагерь Б. Ельцина, предложил послать истребители и сбить самолет. К слову сказать, этот генерал, ставший вскоре после описываемых событий маршалом, еще раньше вносил идиотские предложения вроде посылки бомбардировщиков на Кремль, где, дескать, заседали гэкачеписты. Правы те, кто говорит, что у некоторых военных на плечах не голова, а атомная головка.
Буквально вслед за самолетом с гэкачепистами в Форос был направлен другой самолет - с командой победителей во главе с А. Руцким, которые должны были вызволить из 'неволи' Горбачева, привезти его в Москву, а зараз и доставить на суд и расправу 'смутьянов', думавших спрятаться под крылышком Горбачева.
В Форосе ситуация уже полностью переменилась. Горбачев отказался принять прилетевших с повинной членов ГКЧП, и они пять часов просидели в гостевом доме, ожидая решения своей судьбы. Принял он только А. Лукьянова и своего заместителя на посту генсека КПСС В. А. Ивашко, которых осыпал упреками. По восстановленной правительственной связи Горбачев первым делом попросил соединить его с Б. Ельциным и, услышав его торжествующий баритон: 'Дорогой Михаил Сергеевич, как мы рады, что вы живы. Мы сорок восемь часов стоим насмерть!' - понял, что не все шансы остаться на плаву потеряны.
Сразу после этого он попросил соединить его с президентом США Д. Бушем, который очень обрадовался звонку и заверил, что и впредь будет оказывать ему всяческую поддержку. Супруга американского президента просила передать Раисе Максимовне, что она все эти дни молилась за них, и вот, видите, помогло. Действительно, молитва из-за океана не пустой звук. Она придает уверенности и решительности.
Обратно вылетели быстро, собрав наскоро самые необходимые вещи. Предложение Горбачева задержаться до следующего дня было вежливо отвергнуто. Руцкой не мог рисковать успехом этой операции, он не был уверен в надежности военных. Да к тому же у него имелся прямой приказ Б. Ельцина немедленно возвращаться в Москву, 'ковать железо, пока горячо', использовать состояние шока, в котором находились страна и все общесоюзные организации.
Крючкова посадили для гарантии безопасности в тот же самолет, в котором возвращались торжествующие победители вместе с семьей Горбачева. Разница была в том, что его разместили в хвостовом отсеке под присмотром двух охранников, в то время как остальная компания шумно пировала в правительственном салоне.
В правительственном аэропорту Внуково-2 по парадному трапу в свете телевизионных юпитеров спустились сиявшие триумфаторы, среди которых явно растерянный, непривычно по-дачному одетый, шествовал Горбачев с Раисой Максимовной и домочадцами. В это же время из хвостового отсека в темноте спутался Крючков В., которого ожидали представители прокуратуры и МВД, объявившие ему об аресте. Прямо на аэродроме были арестованы: все, кто не пользовался депутатской неприкосновенностью. Остальных, кого сочли причастными к 'делу о путче', взяли в ближайшие дни, когда были соблюдены внешние приличия и формальности. Один из членов ГКЧП, Б. Пуго, покончил с собой 22 августа в своей квартире, предварительно выстрелив в голову своей жене, с которой они договорились одновременно уйти из жизни.
Августовские события были практически бескровными. Их исход решен не пулями, не силой, а словами, воззваниями, указами, увещеваниями. Число погибших на улицах - всего три человека - несравненно меньше, чем число людей, покончивших с собой в состоянии глубокого шока, духовной депрессии. Среди них оказался маршал Советского Союза С. Ахромеев, бывший военным консультантом Горбачева. Он повесился в своем кремлевском рабочем кабинете. Свела счеты с жизнью прекрасная поэтесса-фронтовичка Юлия Друнина, не смирившаяся с крушением коммунистических идеалов, служению которым она отдала всю жизнь. Выбросился из окна управделами ЦК КПСС Н. Е. Кручина... Ушедшие по своей воле в мир иной люди понимали, что закончившиеся события являются красной разделительной полосой в судьбе страны, за которой начнется иная, разрушительная жизнь, в ней не останется камня на камне от прежнего уклада, к которому они привыкли за последние 70 с лишним лет. Однако подавляющее большинство населения страны не понимало, какая громадная ставка была на кону в эти августовские дни. Эти события были бескровными и прошли при пассивном, созерцательном отношении со стороны большинства, потому что люди относились к ним, как к вульгарной борьбе за власть. Ведь и та и другая стороны уже давно признали себя сторонниками многоукладности в экономике, многопартийности в политике, свободы слова. Обе стороны не отказывались от социализма как общественной системы, от Советского Союза как государственной формы. Ни в одном из документов, выпущенных в дни 'путча' в Белом доме или в Кремле, не говорилось о классовом, социально-
