ли его принимать. Одобрения кодекса настойчиво требовал Международный валютный фонд как непременное условие для выделения очередного кредита. Да, А. Чубайсу этот кодекс был нужен до зарезу, и он готов был подталкивать президента к разгону Думы.
Однако Борис Николаевич Ельцин был уже не прежним. На него тяжело подействовал промах французского президента Ж. Ширака, который тоже, будучи недовольным оппозицией несговорчивого Национального собрания, распустил его и провел на свою голову новые выборы, в результате которых получил еще более радикальный - преимущественно социалистический - состав парламентариев. Поэтому он предпочел не заметить глухой оппозиции Думы и позволил ей уйти на летние каникулы небитой.
В октябре президент пошел на неслыханный компромисс с ненавистной Думой: он отозвал спорный кодекс, к тексту которого было высказано в ходе обсуждения более 4 тыс. замечаний, исправлений и дополнений. Б. Ельцин дал согласие на прямой доступ парламентариев к средствам массовой информации, в результате чего был учрежден на телевидении 'Парламентский час', начала выходить газета 'Голос парламентария' (теперь 'Парламентская газета'). Президент согласился с идеей 'круглого стола' для обсуждения наиболее важных проблем, стоящих перед страной, принял предложение о нормализации: работы 'четверки' (президент, премьер-министр и главы двух палат Федерального собрания). В ответ на это Государственная Дума сняла свои угрозы отправить в отставку правительство.
В эти дни российская пресса занимала позорную поджигательскую позицию. Она стравливала правительство и парламент, язвила над оппозицией, подзуживала на крутые меры президента. Средства массовой информации вели себя, как игроки в тотализатор. Науськивали: 'Вам не подраться, а нам не посмотреть!' Доминировали призывы к разгону Думы и раздавались голоса вообще к отказу от парламентаризма. Было острое ощущение, что кто-то за кулисами старался разжечь междоусобицу, чтобы еще глубже разодрать тело России. К счастью для страны, здравый смысл возобладал.
Уже под занавес уходящего года, когда Дума опять-таки жестко противилась принятию правительственного проекта бюджета за 1998 г., Б. Ельцин решился на беспрецедентный шаг. Он лично, впервые с момента учреждения Государственной Думы, решился приехать на Охотный Ряд, чтобы выступить перед пленарным заседанием Думы в защиту бюджета. В предшествующие годы, когда возникал вопрос о встрече президента с думцами, Б. Ельцин неизменно отказывался. Он хорошо был осведомлен об ожесточенном неприятии его политического курса существенной частью депутатов. Но теперь пошел против самого себя. Даже наградил предварительно орденом 'За заслуги перед Отечеством' председателя Думы Г. Селезнева. Парламентарии с достоинством приняли акт смирения президента: они одобрили бюджет, исходя из того, что теперь вся ответственность за качество главного финансового документа, за его выполнимость и фактическое выполнение легла лично на главу государства.
1997 год заканчивался, но его итоги не принесли Б. Ельцину никакого удовлетворения, поэтому он с полным основанием сказал после новогодних праздников на встрече с премьер-министром и его двумя первыми заместителями: 'Прошлый год по нашим обязательствам вы завалили' ('Эпоха Ельцина'. М., 2001, стр. 731). Похоже, что уже тогда в нем зрело желание поменять всю колоду, расстаться с реформаторами, молодость которых начала терять свою свежесть, скандалы перевешивали реальные дела (Там же).
ФИНАНСОВАЯ КАТАСТРОФА 17 АВГУСТА 1998 ГОДА
Россия буквально разваливалась в руках Б. Ельцина. Какой бы вопрос ни ставился на повестку дня, дискуссия по нему сразу же вскрывала глубокий раскол в обществе, непримиримость противостоящих позиций. Президент растерял весь запас доверия и: не мог выступать в качестве влиятельной политической фигуры, 'отца нации'. В начале 1998 г. его рейтинг оценивался журналистами как 'никакой'. К февралю 1998 г. в Федеральном собрании было, наконец, закончено трехлетнее составление Земельного кодекса России. Главным в его содержании было то, что он оставлял землю в России в собственности государства. За это высказалось большинство депутатов Государственной думы и Совета Федерации, опиравшихся на волю своих избирателей. Губернатор Краснодарского края Николай Кондратенко при обсуждении кодекса торжественно заявил: 'Казачество Кубани кровью записало, что никогда не допустит купли-продажи земли'. В Алтайском крае, где находится 5% всех сельхозугодий страны, опрос крестьян показал, что 80% категорически выступают против превращения земли в рыночный товар. То же самое повторилось в Башкирии. Аграрная партия России целиком выступала за утверждение Земельного кодекса в представленном виде. Аргументы защитников кодекса сводились к тому, что земля станет предметом спекуляций, а не объектом сельскохозяйственной деятельности, что, пользуясь нынешним нищенским положением крестьянства, земли будут за бесценок скуплены, а сельское население либо согнано, либо превращено в батраков.
Настаивали на введении земель в свободный оборот, разрешении купли-продажи земель только представители верхушки государственной власти (некоторые губернаторы во главе с саратовским губернатором Аяцковым), партии, называвшие себя 'демократическими', пресса, контролируемая олигархами и 'новыми русскими', т. е. не более 10% общества, люди, более всех выигравшие от реформ 90-х годов. Сторонники введения свободной купли-продажи сельхозземель исходили из общетеоретической предпосылки, что собственность в частных руках начинает работать более эффективно, нежели при государственном или коллективном владельце. Но Россия уже имела печальный опыт приватизации промышленности, в результате которой оказалась разрушенной вся экономика страны, поэтому сопротивление большинства против купли-продажи нарастало. Председатель Совета Федерации орловский губернатор Егор Строев даже сказал: 'Все переделы земли в России всегда кончались кровью, бунтом, революцией'.
Земельный кодекс, уже будучи утвержденным Госдумой и Советом Федерации, пролежал длительное время в папке у президента, который в конце концов 18 февраля 1998 г. наложил на него вето. Из сегодняшнего тупика можно было бы выйти путем вынесения кодекса на повторное голосование в Совете Федерации с целью преодоления президентского 'вето'. В этом случае для утверждения требовалось получить 2/3 голосов сенаторов, но это оказалось недостижимым. При повторном голосовании в поддержку кодекса проголосовали 67 человек, против 70 и воздержались - 15. Разработанный кодекс можно было сдавать в архив. Вопрос о земле снова повис на много лет. Россия как государство утратила единое правовое поле в области аграрного законодательства. Воспользовавшись этим, власти на местах стали принимать свои собственные законы, регулирующие порядок землевладения и землепользования. Почти в половине субъектов Федерации была явочным порядком разрешена купля-продажа земли, но и рынок не получил полномерного развития, потому что покупатели не были уверены, что через какое-то время не будет все-таки принят федеральный закон о земле, который легализует их права. Всегда оставался страх, что местное законодательство должно будет признать верховенство федеральных законов, характер которых никто предсказать не брался. (Эти строки пишутся в 2002 году, когда уже по настоянию правительства М. Касьянова Госдума в новом составе приняла усеченный 'Земельный кодекс', который разрешал покупку-продажу земли частным лицам, включая иностранцев, если речь шла о земле, на которой расположены промышленные, строительные, торговые или иные производственные предприятия. Судьба основного земельного фонда страны - ее пахотных земель и сельхозугодий, лесов и др. - так и осталась нерешенной. Осталось неясным, кто будет решать этот вопрос: народ в ходе референдума, парламент либо местные власти).
17 февраля 1998 г. Б. Ельцин выступил с ежегодным посланием перед Федеральным собранием. Его бывшие соратники, участвовавшие в разработке этого послания, назвали документ 'самым нереалистическим' ('Эпоха Ельцина'. Цит. соч., стр. 735).
Если говорить человеческим языком, послание представляло собой камуфлирующий документ, скрывавший подлинное положение в стране. В нем говорилось о начавшемся росте производства, о том, что в России обуздана инфляция, о том, что мы избежали финансового кризиса, захватившего мировые рынки, и т. д. Недостатки также были отмечены (бюджетный кризис, уязвимость наших финансовых институтов, недостаточно эффективная работа правительства), но все-таки доминировали фанфарные звуки, в то время как до финансовой катастрофы оставалось всего шесть месяцев. В правительстве и в администрации президента преобладали наигранные мажорные настроения и горячее желание как можно выигрышнее подать себя общественности, хотя в действительности для этого не было никаких оснований. Можно говорить о сознательном обмане законодателей и народа. В немалой степени это объяснялось политическими амбициями премьер-министра Виктора Черномырдина, который, чувствуя закат звезды Б. Ельцина, стал, не особенно скрываясь, примерять к себе корону первого лица. Значительно участились его появления на телеэкранах, были сняты фильмы о его родном селе в Оренбуржье, во время поездок в США его активность выходила за рамки, диктуемые форматом комиссии Гор-Черномырдин. У него были на то весомые аргументы. Он уже более пяти лет был премьером страны, чувствовал подпорку за спиной в лице топливно-энергетического комплекса, умел ладить и с 'белыми', и с 'красными', и если иной раз грубил Государственной думе, то мог быстро принять смиренную позу кающегося грешника. Его давно считали 'тяжеловесом' в политике.
Б. Ельцин почувствовал опасность для себя лично. Достаточно было очередной продолжительной госпитализации, и власть могла ускользнуть из его рук, а к власти он относился, как к самоцели. Вот его собственные слова о власти: 'Большая политика - это прежде всего удел сильных, волевых людей. В конце концов, без воли к власти нет, и не может быть, руководителя государства. Власть держит человека, захватывает его целиком. Это не проявление какого-то инстинкта, лишь со стороны кажется, что власть - сладкая вещь, на самом деле уже после нескольких лет правления уже многие из нас, я уверен, испытывают полное эмоциональное опустошение. Нет, дело не в инстинкте. Захватывают борьба с обстоятельствами, политическая логика и тактика, захватывает огромная напряженная работа, требующая от человека всех физических и духовных сил...
Да, моменты такой самоотдачи дано пережить не каждому человеку.
Этим и притягивает власть' (Б. Ельцин. 'Президентский марафон'. М., 2000, стр. 127).
Легко увидеть, что власть интересовала его сама по себе, его интересовал сам процесс ее осуществления. Здесь даже нет намека на то, что власть - это инструмент благоустройства государства и улучшения жизни народа.
26 февраля 1998 г. было устроено расширенное заседание правительства с участием президента страны, губернаторов, парламентариев. Собрание проходило в большом зале в присутствии множества телекамер. Напоминало знакомые до боли сессии Верховного Совета по утверждению бюджета и плана развития народного хозяйства СССР на предстоящий год. Доклад Черномырдина был похож на амбарную книгу, в которой перечислялись все беды российской экономики, но поданы они были аккуратно, заглаженно, чтобы не эпатировать ни сидящих в зале, ни телеаудиторию. Это было парадное шоу для публики. В докладе не было ни глубокого анализа причин бедственного положения страны, никакой вразумительной программы действий. Зато Черномырдин упрекал своих коллег в том, что в правительстве 'много болтовни о разных идеях, но мало практических дел', что 'гладко пишут на бумаге, да забыли про овраги', что цели и задачи носят декларативный характер, что много самолюбия и пр. Иными словами, была развешана обычная дымовая завеса достижений и критики недостатков. Телезрители не заметили, как Б. Ельцин, отказавшийся от доклада и ограничившийся кратким вступительным словом, сразу же покинул заседание. Знающие его характер поняли зловещий характер этого сигнала. Ему не нравилась парадная инсценировка, затеянная Черномырдиным. В это время в президентской администрации думали над списком кандидатов на пост премьер-министра.
Почти месяц размышлял Б. Ельцин над содержанием очередной рокировки кадров, но теперь его мысли все чаще сводились к тому, кто станет его преемником. В мемуарах он немало места уделяет своим раздумьям по поводу судьбы Черномырдина, которого решил убрать. 'Черномырдин не сможет
