белыми.
Станкевич молчал. В словах Пригожина был честный патриотический жар и здравый смысл. Действительно, оборонительные сооружения под Орлом сделаны скверно и безграмотно! Станкевич и сам возмущался, осматривая их. Однако он не видел связи между дрянными окопами на Оке и неудачной разведкой начальника штаба дивизии.
— Больше выдержки, товарищ Пригожин! Бой покажет, на чьей стороне правда. Мы должны идти с одной непоколебимой мыслью: выиграть бой.
— В таком случае, — сказал Пригожин, — прошу отпустить меня из штаба в строй. Там я буду полезней.
— Хорошо! — у Станкевича даже бодрее зазвучал голос. — Можете принять батальон в полку, где вчера был убит комбат.
— Благодарю.
И они расстались.
Вскоре Пригожин уже шел со своим батальоном в головной колонне полка. В отличие от других командиров, вооруженных только наганами, он нес на ремне винтовку, на поясе висели гранаты. Карие глаза его внимательно осматривали неровные поля, тонувшие в сером утреннем тумане, который сливался с дымом от затапливаемых печей в деревнях Глебово и Кресты. Хотя предполагалось встретить белых не ранее чем через час, Пригожин выдвинул пулеметы на фланги батальона.
На ближайшей к нему пулеметной двуколке сидел наводчиком круглолицый парень в английской шинели, с карабином через плечо. Пригожий нахмурился и спросил:
— Почему надел трофейную шинель? Думаешь, она лучше нашей?
— Никак нет, товарищ комбат, — смело, почти весело ответил наводчик, — нашу не променял бы на такую тряпку! Да после плена вещевой склад не попадался.
— Ты был у деникинцев?
— Два раза, товарищ комбат. Полное невезение, можно сказать, приключилось. Сначала под Лихой попался — едва удрал на грузовике. Потом возле Кшени нас отрезали марковцы… Что поделаешь? Не война — беда одна!
— Фамилия?
— Моя-то? Пятиалтынный. Севастьян Пятиалтынный, — и, заметив на лице комбата явное недоверие, наводчик обиженно умолк.
В ту же минуту спереди и с боков загремели винтовочные выстрелы, застрекотали на разные лады «гочкисы», «льюисы», «шошы»… Пригожий видел, как лошади понеслись с двуколкой Севастьяна и на всем галопе рухнули, подкошенные пулеметной очередью, как упал ездовой и еще падали красноармейцы, не понимая, откуда взялась эта погибель. Воздух огласился стонами раненых, началась беспорядочная ответная пальба, лишь усиливая смятение расстроенных подразделений.
Пригожин не помнил, что кричал, что делал, находясь в центре перекрестного огня. Но когда он увидел поднявшиеся из кустов и оврагов грязно-желтые цепи корниловцев, услышал их рев, сознание его вдруг стало ясным.
— Лауриц! Будь ты проклят! — крикнул он, вспомниз предателя.
Он занес правую руку за спину и, точно падая всем корпусом вперед, метнул гранату. Увесистая металлическая бутылка с легким шуршанием понеслась по крутой дуге в пасмурную высь и тотчас рванула землю в цепи корниловцев.
Белые уже не шли, а бежали вперед, озлобленные дерзостью смельчака. Но гранаты летели одна за другой, опустошая ряды атакующих. Еще миг — и корниловцы дрогнули.
Пригожий взял винтовку наперевес:
— За мной, ребята! Ура!
Именно этот момент и вызвал приступ бешенства у генерала, наблюдавшего вместе с Лаурицем за боем. Однако ни генерал, ни Лауриц, подняв бинокли, не видели, каким мужеством засветились лица красноармейцев, что двинулись за своим комбатом в контратаку.
Пригожин пробежал мимо убитых лошадей и перевернутой двуколки, с которой Севастьян снимал пулемет. А вскоре громкий стук «максима» присоединился к дружной винтовочной пальбе.
«Молодчина! — подумал Пригожий. — С такими парнями можно воевать!»
И ему стало больно, что от батальона уцелела лишь горстка людей, что полк с такими большими потерями выбирается из западни.
Не вступая врукопашную, белые вели огонь из всех видов оружия. Они подтянули батареи на помощь пехоте, и теперь сырое небо гудело и лопалось, рассекаемое вспышками шрапнели.
Пригожин смотрел в сторону деревни Столбецкой, горевшей от артиллерийского обстрела, и с ужасом догадывался о судьбе других полков.
«Что же делает Станкевич? — громко, надсадно стучало в мозгу. — Где он — рыцарь благородства, заплативший такой ценой за собственную слепоту?»
Глава двадцать вторая
Проливные дожди расквасили поля и дороги. Всюду зияли, точно ловушки, грязные колдобины, в которых тонули колеса повозок, конские копыта и грузные орудия. А над головой продолжали нестись темно-лиловые разодранные ветром тучи, смешиваясь с удушливым дымом и пороховыми газами.
13 октября бронепоезда и артиллерийские батареи белых с утра открыли шквальный огонь, предвещая решительную атаку.
Снаряды рвались и на передней линии советских войск, и в ближайшем тылу, и в обезлюдевших теснинах городских кварталов.
Солнце, не показываясь, ушло в смрадную высь, а низко над землей кружились три самолета, ведя разведку и корректируя стрельбу белых батарей.
Прихрамывая, Семенихин шагал по окопам, вырытым за ночь в полный профиль, с брустверами и пулеметными гнездами. Сейчас бы патронов сюда! Но патронов имелось всего лишь по две ленты на пулемет да по тридцать штук на пехотинца.
— Кажется, и так хороша обстановочка! — повернулся он к Степану. — Нет, надо же было еще соседу внезапно сняться с позиции, оголить наш фланг.
Слушая командира полка, Степан смотрел на извилистую траншею левого фланга. Он вспоминал рассказ Пригожина о таинственном исчезновении Лаурица и строил всевозможные догадки.
— Может, Антон Васильевич, пятьдесят пятая дивизия получила особое задание?
— Что значит — особое? Задание, комиссар, у всех одно: не пустить белых в Орел! А здесь, как ты хочешь, очевидное преступление… Да, да! Почище взорванных за нашей спиной мостов!
Когда Семенихин называл Степана комиссаром, это означало крайнюю меру его раздражения. Он точно забывал о дружбе, был строг и придирчив, и в такое время Жердеву приходилось искать отвлекающую тему.
— Говорят, Ударная группа вошла в соприкосновение с противником, — заметил Степан.
— Не только вошла в соприкосновение, но и потрепала дроздовцев, — поправил Семенихин оживившись. — Ведь там товарищ Серго!
И он начал рассказывать об организаторском таланте и железной воле Орджоникидзе, о совместной работе в июльские дни 1917 года. Тогда Серго, прибывший из якутской ссылки, готовил пролетариев Нарвской заставы к решительному штурму капитализма.
Однако сомнение продолжало мучить Семенихина. Он думал: сумеет ли этот большой и сильный человек навести порядок в сложной фронтовой обстановке, где достаточно преуспели тайные и явные враги Родины?
Ходили слухи, что Ударная группа с первых же боев оказалась в тяжелом положении. Наступая согласно приказу командования на Фатеж — Малоархангельск, она имела целью вклиниться между корниловской и дроздовской дивизиями для нанесения удара во фланг корниловцам. Но при
