Савелий Родионович Леонов
МОЛОДОСТЬ
Светлой памяти юной дочери моей Юлии — посвящаю.
Об авторе
Савелий Родионович Леонов родился 16 декабря 1904 года в деревне Березовец Зубковской волости, Ливенского уезда Орловской губернии, в семье бедного крестьянина. Будущему писателю пришлось с семилетнего возраста зарабатывать на хлеб. Он работал у кулаков, подпаском деревенского стада, на помещичьем поле, на заводе фруктовых вод, в аптеке, в пекарне. Тринадцатилетним мальчиком С. Леонов уходит добровольно на гражданскую войну и бьется с белыми бандами Мамонтова и Деникина.
После гражданской войны С. Леонов поступает на рабфак, затем в Ленинградский институт народного хозяйства имени Энгельса.
В годы учебы он посещает литературную группу «Резец». В ленинградских газетах и журналах появляются его первые рассказы, стихи. В 1930 году издается роман «Антрацит» — о шахтерах Кузбасса. Несколько позже выходит в свет книга очерков о горняках Грознефти «Горная кровь».
Перед Великой Отечественной войной С. Леонов собрал материал для большого многопланового романа «Молодость», но война помешала писателю завершить работу над книгой. Он уходит на фронт специальным корреспондентом армейской газеты. За это время были изданы сборники его рассказов «Фронтовые эпизоды», «Сердца отважных», «Патриоты», «За Родину».
После войны С. Леонов продолжает работу над романом. Первая часть «Молодости» печаталась в журнале «Звезда» в 1945 году… Позднее были опубликованы вторая и третья части романа,
«Молодость» — произведение, воскрешающее одну из героических страниц истории нашей Родины.
Вступление
На возах — тюки шерсти, шелка, бархата… Стянутые веревками, они грузно переваливались на ухабах.
Михал Михалыч Рукавицын, закутавшись в тулуп, привычно вдыхая морозный запах овчин, сена и конского пота, покачивался на передних розвальнях. Не оглядываясь, он по скрипу знал каждый воз, по быстроте шагов — каждую лошадь.
Уловив тончайший звон ослабевшей подковы, Рукавицын завязывал для памяти на вожжах узел: «В первой же встречной кузнице перековать Воронко».
Он сидел на увесистой, специально запаренной — чтобы гнулась, а не ломалась — дубине. Это была его спутница и подруга, не раз выручавшая из беды.
Трогая вожжой посеребренного инеем Гнедого, купец затягивал с притворным ухарством:
Михал Михалыч рассуждал вслух.
— Эй вы, гривастые, — обращался он к лошадям, — говорят, через наш город скоро проведут чугунку. Но-о, милые, не ленись… Отъездимся гужом, поменяем воз на паровоз..
Чем ниже опускалось солнце, тем беспокойнее посматривал Рукавицын по сторонам. Кругом лежала искристо-белая равнина. Ветер перегонял с места на место боровки снежной пыли. Справа, в полуверсте, тянулся синеватый перелесок.
Купец потужил, что не взял приказчика: «Все бы веселей…»
Но тут же отмахнулся. Один на один в поле с человеком—избави, господи. Ни свидетелей, ни заступников.
Кому, как не Михалу Михалычу, про то знать! Сам вышел из приказчиков.
Ежегодно совершал Рукавицын поездку за столичным товаром. Дождавшись санного пути, брал весь наличный капитал, крестился размашисто на восход и пропадал в дымных метелях большаков, проселочных дорог.
— Сшиб или прошиб, — говорил краснорядец.
И после каждого возвращения удваивал оборот.
В городе только купец первой гильдии Адамов еще тягался с ним. Остальные мельчали, перекупая товар из третьих рук.
А сейчас Михал Михалыч решил покончить и с Адамовым. Занял у него под недвижимость десять тысяч и вместо обычных четырех возов нагрузил шесть.
«Бить — так со всего плеча», — мысленно пообещал он своему конкуренту.
В сумерках показались крайние дворы Жердевки, завьюженной высокими козырьками сугробов. Лошади, чувствуя близкий постой, втягивали побелевшими от холода ноздрями запах жилья. Вскоре Гнедой торопкой иноходью свернул к знакомым воротам.
Навстречу кинулся Афонька Бритяк с двумя рослыми молодцами — старшим сыном Петраком и работником Тимохой.
— Куманек! Михал Михалыч! — завопил он в каком-то радостном испуге. — Пожалуй, родной, заходи в горницу! Чайку с морозца! Ребята, открывай ворота! Ставь воза под навес! Корму лошадям!
Ребята метались, распрягая потных лошадей, сдвигая в тесный ряд сани. Крякали на бегу, ловкие, деловитые.
Особенно выделялся Тимофей, сноровистый батрак сын покойного каменотеса Викулы. Ему нипочем были мороз, многопудовые тяжести, хозяйский окрик, что подхлестывал наподобие кнута. Тимофей работал, словно играл в какую-то занятную богатырскую игру, ничего не слыша, не замечая, и все убиралось на свое место, принимая покойный, домашний вид.
Рукавицын покосился на него. Жердевка издавна слыла отчаянной безземельной голытьбой. Вот таких собирал здесь в смутное время комаринский мужик Иван Болотников, готовясь к походу на боярскую Москву… С тех пор частенько доносили царю о крестьянах-дубинниках, «чинивших дерзости».
Последний бунт, вызванный реформой Александра Второго, прогремел на всю Россию. Мужиков усмиряли драгуны под командой князя Гагарина, имение которого находилось в пяти верстах от Жердевки. Каратели до смерти запороли крестьянского вожака Викулу, а жену и помощницу его Феклу, настигнутую за деревней, удавили в овраге. Десятки семейств бунтовщиков были выселены в Оренбургскую губернию, остальные жердевцы получили по восемьдесят ударов розгами.
— Ох, кум, душа изболелась! — признался Афонька, снижая голос. — Хотел уже ребят на дорогу
