Хольман повернул разговор. Желая отомстить Боуллту, приписавшему заслуги взятия Орла собственным агентам, он рассказал, как во время недавнего наступления красных матросов на Царицын английские летчики бомбили и обстреливали советские войска. Кроме того, совершили два налета на базу республиканских гидропланов у Дубровки.
Делая вид, что рассказ мало интересен, Боуллт поднялся и вышел в тамбур.
Непроглядная ночь царапала по оконному стеклу сухой порошей. Боуллт открыл дверь и сквозь ветер услышал разговор двух солдат из охраны, стоящих на площадке товарного вагона.
— Который уж год в неволе, — доносился угрюмый, рассудительный бас, очевидно, пожилого и сильного человека. — У немцев терпужил до замиренья… Пленных там заместо лошадей в плуги запрягали. Потом домой шел, радовался: ведь ребята, поди, выросли… А тут опять война! До своей деревни не успел дойти — забрали.
— Илья Потапыч! Ничего у красных-то, служить можно? — участливо спросил второй солдат, чиркая спичкой о коробок.
Спичка вспыхнула, осветив молодое, изрытое оспой лицо с самокруткой в зубах и другое — бородатое.
— Служил — ничего. Ты, Жамкин, думаешь, офицеры правду о красных болтают? Наплюй им в глаза! Там, слышь, господ нету, командиры там из народа. А мне уж, значит, не потрафило… При отступлении на Мармыжи белые перехватили. Хотели расстрелять: «Эта, — говорят, — борода небось заражена большевизмом!» Потом угнали к морю…
Спичка погасла, но раскуренная на ветру самокрутка, искрясь, освещала в темноте то грубый рукав солдатской шинели, то шапку.
— У моря бедовали: голоду-холоду хлебнули вдосталь! А тут полковник интендантской службы меня взял к себе — домашнюю работу справлять заместо дворника. Вор первостатейный, полковник-то! Главную долю выгруженного с кораблей обмундирования на рынок спускал, остальное — на фронт. По улицам каждый горожанин стал в английском френче или в американской фуфайке щеголять. Потом интенданта угнали куда-то, а мне вот эту «свечу» в руки, — указал он на винтовку.
Боуллт притаился. Он вспомнил толпы пленных в Новороссийске, оборванных и голодных. Пленные бродили по базару, спали тут же на площади, под надзором стражников. В белогвардейской прессе Боуллт видел среди объявлений о продаже поросят, битой птицы и мануфактуры предложения необычайного товара:
«Военнопленные имеются в большом количестве. Требования адресовать в военный отдел правительства…»
Но Боуллт недоумевал, каким образом этот красный очутился в деникинской армии? Можно ли надеяться на такую охрану?
Солдаты опять заговорили.
— Ты, Жамкин, из Твери? Как же к белым-то попал? — спрашивал Илья Потапыч напарника.
— Из «Легиона чести»…
— Ась?
— Да, видишь, при царе мы были посланы во Францию и воевали там с немцами до революции. Гляжу, начали из экспедиционного корпуса людей набирать «для отправки на родину». Записался. А пока суть да дело — нас, голубчиков, обмундировали и вооружили. «Вы, — объясняют нам, — должны навести порядок на своей земле…» Привезли, значит, в Новороссийск—и на фронт. Возле реки Маныч ребята из «Легиона чести» давай к большевикам перебегать… Генерал Покровский с кубанскими казаками залучил остатки братавшихся легионеров, загнал в клуни и сжег живыми.
— А как же ты, Жамкин, уцелел?
— Картечью был ранен в начале боя. Может, у красных бы давно служил, а может, испепелился…
Боуллт придвинулся к самой двери, чтобы лучше слышать. Но солдаты заметили его и умолкли. В эту минуту дотошный американец ощутил на себе их ненавидящие взгляды.
«Дикари!» — Боуллт злобно хлопнул дверью.
Он вернулся в салон-вагон, но мысли о подслушанном разговоре не оставляли его.
— Далеко еще до Орла? — спросил Хольман, посасывая мундштук трубки.
— Часов семь пути, ваше превосходительство, — ответил Романовский.
Поезд, замедлив ход, двигался по, гулкому мосту. Белогвардейский журналист Виллиам сказал:
— Господа! В этих местах Орловщины летом прошлого года эсер Клепиков поднимал восстание против Советов. Мне подробно рассказывала об этом Софья Нарциссовна Гагарина, муж которой руководил операциями повстанцев. И представьте: в отместку за это беднота заняла гагаринское имение под коммуну.
Хольман оторвал от мундштука трубки сморщенные губы.
— Коммуна? Большевистский эксперимент, не так ли?
— Так точно, ваше превосходительство, — согласился Романовский и, подрагивая бровью, добавил: — Но в настоящий момент, когда здесь прошли наши доблестные марковцы, от коммунистов остались разве только веревки—для счастья…
Все поняли генерала и засмеялись.
В этот момент салон-вагон, плавно катившийся по рельсам, со страшной силой дернуло назад, затем вперед…. Попадали на пол люди, загремела посуда. Погас свет. Оглушительно треснули сцепления разорванного на части состава, и запоздалым эхом донесся тяжелый грохот хвостовых пульманов.
Офицеры и журналисты панически метались в темноте накренившегося над пропастью салон-вагона; сбивая друг друга, искали выход. Боуллтвспомнил, наконец, о своем карманном электрическом фонаре, включил его и выбежал в тамбур. Осветив мост, он увидел сломанный парапет и бесформенные груды раскиданного товарника.
Откуда-то сбоку долетела с ветром русская речь, ударил дружный залп, и пулемет размеренно-четкой очередью прошил стены классных вагонов.
— Охрана! — захрипел в негодовании Боуллт. — Где охрана, черт возьми? Там бандиты…
И луч фонаря выхватил из непроглядного мрака фигуры двух солдат. Это были те самые охранники, разговор которых янки недавно подслушал. Они стояли возле уткнувшейся в шпалы товарной платформы, хмуро и враждебно косясь на желтый кружок света в тамбуре.
— Там бандиты! Стреляйте! — приказал Боуллт и, чувствуя полное бессилие перед этими чуждыми и опасными людьми, выпалил в них из пистолета.
Молодой солдат охнул, повалился грудью на площадку. А бородач вскинул винтовку и дал ответный выстрел.
— Вот тебе… собака!
Глава тридцать седьмая
После того как Тимофей и Настя побывали у Крутых Обрывов, партизаны вели непрерывное наблюдение за мостом. Утром и вечером, пользуясь темнотой, сменялись посты в каменистых расщелинах. Одетые в маскировочные халаты, лесные люди следили за служебным распорядком охраны, засекая места часовых, уточняя время проходящих поездов.
Охраняли мост восемь белогвардейцев под командой унтер-офицера. Когда Настя вернулась из города, возбужденная успехом разведки, Тимофей сообщил ей, что партизаны заметили необычное в поведении солдат. Постоянно пиликавшая в землянке гармошка умолкла. Унтер-офицер, бритый и подтянутый, строго покрикивал на подчиненных. У противоположных концов моста застыли часовые, будто на смотру, с винтовками и патронташами.
«Значит, Аринка не обманула… Деникина ждут», — решила Настя.
Она распорядилась поднять лагерь по тревоге, и через полчаса отряд уже находился в пути. Партизаны шли извилистыми оврагами, тщательно скрываясь от постороннего глаза. А в город неслась
