Пирамида, т.2

упоминанием, как отбрил лысого пройдоху в одном памятном диалоге насчет ежегодных антицерковных карнавалов на святой Руси. Выяснилось заодно, что Скуднов издавна интересуется иллюзионизмом как загадочным явлением и иногда, преодолев в себе пережитки суеверия, не упускает случая публично разоблачить эстрадные фокусы, пускай даже бескорыстно направленные к обману трудящихся. Указанное обстоятельство, в частности сведения о личном и давнем знакомстве строгого товарища с директором криминального коллектива, несколько поразвеяло возникшее было сомнение. Однако за какой-нибудь час- полтора до представления среди местных начальников снова вспыхнуло паническое замешательство по поводу очевидной неувязки столь легкомысленного жанра с важнейшим политическим мероприятием. Не только идеологическая оплошность или недосмотр, простая опечатка иной раз влекла за собой последствия в масштабе районного землетрясенья. Хотя было поздно вносить поправки в сценарий чертова действа или вовсе отменять его под предлогом заболевшего артиста, все же после спешной, на ходу, дискуссии к старику Дюрсо была направлена межведомственная депутация с просьбой, по наличию чрезвычайного зрителя в зале, по возможности заострить научно-познавательный момент номера или же, по крайней мере, повысить социально-общественный КПД во вступительной лекции. Вопросу был преподан тем более смиренный оттенок, что в случае раздражения своенравный старик, по всем приметам имевший чью-то мощную поддержку наверху, мог запросто выкинуть какой-нибудь сверхмистический фортель, например, вовсе испариться посреди сеанса со своим дурашливым компаньоном, как тот, по слухам, уже ухитрился однажды из герметически закрытого помещения милиции, и тем самым сорвать запланированный вечер отдыха.

В ответ старик Дюрсо с фирменным достоинством указал просителям, что помимо Фарадея и Ивана Павлова у него во вступительном слове дважды упоминается Антидюринг и некоторые другие классики диамата. Тем не менее готов пойти навстречу уважаемым посетителям, так как и сам переполнен тем же энтузиазмом, объединившим ныне родную страну в железно-несокрушимый оплот. Между прочим, он пообещался слегка затронуть актуально международную тему с акцентом на задачах текущего строительства. Чрезмерно быстрое согласие диктовалось, впрочем, далеко идущими и, как нередко бывает в конце незадачливой жизни, настолько фантастическими соображениями, что они заслуживают мимолетного уточнения. Повторным успехом у Скуднова, общеизвестного своей радушной простотой, сравнительно нетрудно было добиться сперва душевного расположения с обычным в таких случаях меценатским покровительством, а там, глядишь, и приглашения в выходной день позабавить высокопоставленных ребяток на загородной даче, где за обедом случайно, мимоездом, могла присутствовать и та самая, назовем условно, центральная личность переживаемой эпохи. В подобной компании Дымкову стоило разрешить свободную, без ограничения импровизацию по вольной программе, на всю гребенку, так сказать... Пока же взрослые и малолетние хозяева станут дуреть от феерического каскада чудес, Дюрсо получал счастливый шанс установить за кофейком персональный контакт со скучающим в сторонке вождем всех миров и народов.

Разумеется, самые сверхъестественные, однако лишенные целевого назначения трюки не смогут увлечь всерьез крупнейшего на нынешний день и не менее убежденного материалиста, чем сам Дюрсо, который плюс к тому по собственному опыту знал, как одиноки истинно гениальные люди на земле. Почему-то у старика не возникало и тени сомнения, что природное обаяние поможет ему с ходу завоевать державную дружбу вождя, не ради каких-либо честолюбивых замыслов, а на всеобщую пользу человечества, ибо Дюрсо искренно рассчитывал с помощью извилин своего разностороннего ума дополнительно обогатить великого человека. Правда, саднящая боль когда-то ущемленного фамильного достоинства прочно держалась в его душе, и нельзя винить старика, что наряду с благороднейшими помыслами в воображении вспыхивали иногда болезненно-навязчивые сюжеты. Вроде того, скажем, как по вторникам, например, при перекрытых войсками улицах его на дому навещает некто, в приятельском обиходе называемый просто Осип. И после дружеского обсуждения неотложных проблем, хотя коньяк у нас пойло, для Дюрсо сущий яд, отдыхает у него на старенькой тахте, за стенкой – как раз под портретом покойного Джузеппе, получающего таким образом моральное возмещение за свое возлюбленное и незадачливое чадо... Ради подобной перспективы стоило пойти и на серьезные уступки.

Дюрсо милостиво принял депутацию в кабинете у директора клуба, на шестом этаже нашумевшей в газетах новостройки. Совсем готовый к выходу на сцену, он был похож на сановника несуществующей империи в парадном сюртуке с зеленой, под ним, через всю грудь, муаровой лентой и с кавалерственной звездой дедовского арсенала на боку, которую по внезапному наитию, в качестве артистического мазка присобачил на себя ради эпатажа провинциальной черни. Хотя кресел имелось достаточно, просители полукругом стояли перед ним, живописно восседавшим за столом. И пока те шестеро вперебой бубнили свои опасения, творческая мысль его деятельно искала выхода из создавшегося положения, – по крайней мере судя по смене выражений в его лице. Стремясь изобрести, по его высказыванию, нечто более эвентуальное в идейно- воспитательном разрезе, он предложил для сего дня выпустить в полет вместо цивильного пальто, скажем, царскую порфиру, если еще сохранилась в реквизите от Заговора императрицы. И чтобы при пилотаже из потайных карманов сыпались на публику нетяжелые, однако достаточно скандальные предметы, разоблачающие реакционную сущность свергнутого режима. Встреченное вопросительной переглядкой предложение безответно повисло в воздухе.

Дюрсо драматично развел руками.

– Я сам понимаю, что балаган, но теряюсь сказать что-нибудь взамен. Но если в сдобу кладут цукат, а в суп нормальную капусту, то я не вижу смысла добавлять туда нечто в высшей степени наоборот... Я правильно выразился? Тут мне бы хотелось остановиться насчет пятого колеса, но это не важно, я вас понял. Пусть будет так, если кому-то страшно, чтоб не дразнить гусей. Если я выкину для вас павловскую собаку, то подскажите, что и куда вставить вместо. Плюс к тому дайте мне четко на бумажке, чтобы можно прочесть вслух, но время в обрез... – Дюрсо обвел глазами портреты на стенах, потом извлек из жилетного кармашка старинный, массивного золота хронометр, заглянув на стрелки, щелкнул крышкой. – Надеюсь, господа, сорок минут вам хватит впереди?

Неизвестно, откуда черпал он уверенность, что не отберут, но весь последний месяц он в особенности часто, почти нахально демонстрировал наследственную, из того же семейного тайничка регалию. Неслыханная роскошь в социалистическом мире и прямая улика принадлежности ее владельца к вражескому лагерю. Она приводила иных собеседников в спазматическое остолбенение, окрашенное классовой яростью, однако запускаемое вслед сопроводительное музыкальное устройство неизменно производило на них умиротворяющее действие даже с кратковременной утратой речи. По мере накопления чуть ли не мешка дарственных зажигалок охладевший к ним Дымков ребячьей нежностью воспылал зато к божественной вещице с ее пленительным звучаньем и, едва заслышав мелодичный перезвон, отовсюду, чисто рефлекторно устремлялся полюбоваться драгоценной игрушкой хотя бы из рук шефа, который тотчас прятал ее из понятных педагогических соображений. Уж кому-кому, а ему-то известно было, что всякий бунт против власти начинается с развенчания возвысившей ее тайны. Весьма странно, что находившийся в том же помещении, только в другом его конце, ангел никак не откликнулся на призывный сигнал, в земном обиходе равнозначный приглашению на свиданье. Не менее показательно, что, видимо, возомнивший себя уже на кремлевской вершине старик Дюрсо вопреки привычке так неосмотрительно оставил своего питомца без присмотра, точнее – без постоянного отвлекающего маневра от его неконтролируемых и, кстати, не слишком небесных раздумий.

Башенного типа вместительное клубное здание, где происходило дело, с уймой смежных спортивно- просветительных учреждений в нем, было воздвигнуто на северной окраине города: каменный форпост генерального наступленья на деревянную окрест, приземистую Русь. Чуть ли не все совещание Дымков безучастно и, конечно, без проникновенья в тончайшие физиологические обстоятельства, словно не о нем речь, простоял у раскрытого настежь окна – трудно понять, что именно в такой степени привлекло его там.