— Ваня, полундра!
Не разобравшись, в чем дело, Лысенко кинулся на выручку Вызова и тоже оказался задержанным комендантским патрулем.
Никто не жалел гулевую «тройку» — она себя достаточно скомпрометировала. Переживали за Лысенко, который оказался случайно замешанным в этой некрасивой истории. Разведчики собирались даже коллективно похлопотать за него перед командованием, но Лысенко запротестовал:
— Без адвокатов обойдется…
— Неправда! — возражали ему. — Это касается чести отряда.
— Вперед умнее буду! — упорствовал Лысенко. — Только бы не списали на берег в компании с этой троицей.
— Так и мы не хотим, чтобы тебя путали с этой компанией!
— Разберутся! — отмахивался Лысенко.
Я вызвал для беседы провинившихся разведчиков. Три «дружка» в один голос каялись, намекали на свои прошлые боевые заслуги, обещали исправиться. Лысенко не каялся. Глядя прямо мне в глаза, Лысенко глухо басил:
— Сгоряча не разобрался, что к чему. Это верно. Кабы знал, что это бушует наша знаменитая тройка, — тогда другое дело. Я моряк, и выручать моряка в любых случаях жизни должен. А они, черти, пьяные… Это я уже в комендатуре понял. После драки кулаками не машут. Вот и вся моя вина.
Я слушал эту довольно несвязную речь и понимал состояние Лысенко.
— Больше ничего не скажете? О себе? О товарищах?
— Все сказано. А некоторые товарищи думают, что я должен был пройти стороной. Это неверно…
Мне, как и всем разведчикам, очень хотелось, чтобы Лысенко остался в отряде, и я сейчас думал о том, как расценит проступок разведчиков контр-адмирал, к которому я должен пойти вечером с докладом.
— Тяжелая у вас рука, Лысенко! — Я смотрю на огромные кулаки разведчика и стараюсь придать суровый тон своему голосу. — Такими кулачищами по егерским черепам молотить, а вы… Сгоряча, говорите? Разведчику сгоряча не положено действовать. Идите!
Назавтра пришел приказ члена Военного совета об увольнении из отряда недисциплинированных разведчиков. Лысенко в этом списке не было. Он, правда, получил строгое взыскание.
…Знакомясь с личным составом отряда, Гузненков напомнил Лысенко о его давнишнем проступке, и разведчик удивился этому.
— Между прочим, Лысенко, имейте в виду, что за вас поручился тогда бывший замполит и нынешний командир отряда.
— Я этого никогда не забуду, товарищ лейтенант! — ответил Лысенко.
Авторитет Гузненкова заметно возрос после того, как разведчики узнали, что новый замполит был среди героических защитников Ханко и с последним отрядом морских пехотинцев ушел с полуострова, А однажды, когда речь зашла о боях в тылу врага, Гузненков уточнил один пункт на хребте Муста-Тунтури. Тут же выяснилось, что он облазил этот хребет, брал на нем «языков», еще будучи младшим политруком, а потом — политруком отдельного взвода разведки в бригаде морской пехоты. Разведчики убедились, что в отряд прислали обстрелянного, побывавшего в разных переделках командира.
Начались учебные походы. Новый замполит как рядовой разведчик совершал марши с полной выкладкой. На привалах все отдыхали, а легкий на ноги Гузненков обходил группы разведчиков — где проведет беседу, где поможет выпустить боевой листок. Даже неутомимый в походах Семен Агафонов удивлялся:
— До чего мы, поморы-охотники, привыкли бродить по этим тундрам и скалам, но за лейтенантом нам не угнаться. А может, он тоже нашенский? Из поморов?
Оказалось, что Гузненков родился и вырос на Смоленщине.
Начались занятия по тактике, топографии, саперному и минноподрывному делу. И тут новый замполит показал себя опытным командиром. Стали соревноваться по скалолазанию, по борьбе самбо — и это дело замполиту знакомо. Он стрелял метко, а однажды вызвался руководить кружком фотолюбителей: мы и фотодело на досуге изучали.
Разведчики гордились новым замполитом:
— Силен, лейтенант! На все руки мастак. Кое-кто скептически замечал:
— Скоро начнутся рейды… Посмотрим, как в деле себя покажет…
Были и недовольные новым замполитом, вернее — не им, а порядками, которые он стал насаждать. Строже стало с увольнениями в город. Старшина должен был отчитываться за каждый выданный паек, а он привык жить «с запасцем» на тот случай, если в отряд к хлебосольным разведчикам заявится какой-нибудь представитель или гость. Теперь любой разведчик знал, что плохо заправленная койка или брошенный в кубрике окурок может навлечь на него неприятность новый замполит взыщет.
Об этих отрядных новостях я узнал из писем, которые мне присылали в Зарайск.
Я одобрял действия нового замполита, и в то же время меня донимала какая-то беспричинная тревога. Потом я разобрался в этом чувстве, похожем на ревность к человеку, который распоряжается во вверенном тебе отряде, завоевывает любовь и популярность в глазах дорогих тебе людей. Я ругал себя за это мелкое и недостойное чувство. И все же, против своего намерения, сухо и подчеркнуто официально познакомился с Гузненковым на пирсе базы, где он меня встречал.
Гузненков, очевидно, представлял себе встречу иначе. Он спросил меня, когда смогу его принять, и ушел.
Мы встретились в тот же день в канцелярии отряда.
Я думал, что разговор начнется с отчета Гузненкова и том, чем был отряд этот месяц занят, и что он, новый замполит, успел сделать. Тут мне, вероятно, представится возможность высказать по каждому поводу свое одобрение или порицание.
Но как только Гузненков закрыл за собой дверь и мы встретились взглядами, он как старый знакомый широко улыбнулся, сел против меня, всем своим видом показывая, насколько рад, что мы остались вдвоем.
— Вот вы и приехали! А я тут, — он беспомощно развел руками, кручусь-верчусь, присматриваюсь да примериваюсь. По-настоящему к работе еще не приступал. Есть мысли, соображения, но даже плана работы еще не составил.
— Почему? — спросил я с некоторой строгостью, наивно полагая, что за это и стоит пожурить моего заместителя: вмешивался, должно быть, в разные дела, а непосредственную политработу упустил.
— План составить недолго. Но цена какая ему будет? — в свою очередь спросил Гузненков. — В ленинской комнате имеется галерея героев. Что должен молодой разведчик знать о каждом из героев отряда? Опять же — беседы бывалых. Кого и о чем? Тут нужно ваше слово, ваш совет. Мы с коммунистами решили провести открытое партийное собрание на тему «Честь отряда — моя честь». Бабиков это предложил, другие поддержали, некоторые разведчики забыли о добрых традициях отряда. Но ведь не только об этом должна быть речь на собрании? Так ведь?
Я согласился с Гузненковым.
— Вот видите! — обрадовался он. — И собрание я отложил до вашего приезда. Мне легко написать в плане: воспитание на боевых традициях. Могу об этом речь произнести. В общем и в целом, — он опять развел руками. — А кому это нужно? План должен быть подчинен предстоящей боевой задаче. План должен опираться на людей, на актив. А я опять-таки в общем информирован. Вот и жду, что скажет мне командир.
И получилось так, что вместо официального знакомства, да еще какого-то ожидаемого отчета, между нами завязалась непринужденная беседа, причем Гузненкову удалось «развязать» мой язык. Я рассказывал ему о погибших разведчиках — кто из них чем отличился, потом говорили о предстоящих задачах.
Мы расстались уже за полночь. Укладываясь спать, я подумал о том, что экскурсия в прошлое оказалась и для меня весьма полезной. А Иван Иванович так я уже называл Гузненкова в конце нашей беседы — будет хорошим товарищем и боевым спутником в горячих делах, которые скоро, очень скоро, начнутся на нашем участке фронта.
