ресницах. Размазывая ее по лицу скомканным платочком, Аня объяснила Леве, что решила его перемолчать, теперь сдается. Они ходят по городу уже час, она проголодалась и устала, он на нее не обращает ни малейшего внимания. Худенькая и жалкая, даже клеши поникли мятыми фалдами, Аня продолжала всхлипывать, поглядывала на Леву нерешительно, то ли ей плакать дальше, то ли прекращать.
– Прекрати истерику, или я сейчас уйду, – сказал Лева, подтолкнул девушку в подворотню. – Приведи себя в порядок.
В конце концов, разговаривать с ней моя работа, уговаривал себя Лева. Надо разобраться, какое она место занимает в компании. Что собой представляет Наташа? Насчет ее квартиры ответ в управлении дадут завтра. Лева дал задание проверить обеих девиц и, конечно, Сан Саныча по всем картотекам, учетам, задержаниям в отделениях милиции.
Из подворотни появилась Аня: носик воинственно поднялся, ресницы свежо поблескивают. Она несколько пренебрежительно взглянула на Леву и сообщила, что собирается зайти в «кабак».
– В ресторан я с тобой не пойду, ты не умеешь себя вести, – ответил Лева. – Хочешь есть – рядом кафе.
Девушка не ответила ни словом, ни взглядом, резко повернувшись, пошла прочь. Лева облегченно вздохнул и направился домой. Сейчас он примет душ, уляжется на тахту и спокойненько все обдумает. Если девочка его разыскала из чисто амурных соображений, то все прекрасно, если ее послали к нему, то в среду, на ипподроме, она станет ниже травы. Возможно, ей поручили его привести в определенный ресторан или вновь к Наташе. Лева сумеет подогревать интерес компании к своей особе, пусть они ищут подходы, он может подождать. Ему суд не грозит, у него нервы в порядке. Возможно, он в среду даже не зайдет на трибуны, а ведь им надо вытерпеть сегодняшний вечер, весь завтрашний день и среду. Вот он позднее и решит, встретиться им в среду или нет. Мы станем решать, вы – ждать.
Глава 8
Нина медленно подходила к ипподрому, миновав проходную, постояла у угла. Она ждала Леву, хотела увидеть его пораньше, побыть вместе несколько минут, ведь затем рысью побежит вокруг ипподрома новый день. Смерть Логинова сейчас казалась давно прошедшим, Нина стеснялась себе признаться в этом. Убили ее учителя, друга отца, прекрасного тихого человека, она же вспоминает о нем лишь на мгновения, тут же думает о молодом инспекторе. Он придет на конюшню, начнет неумело помогать конюхам, бродить, молчаливый, между денниками, удивленно поднимая брови, разглядывать лошадей и украдкой смотреть на нее, Нину. Она чувствовала на себе мужские взгляды с момента, как осознала себя женщиной. Мужчина либо маскирует свой интерес, прикидывается безразличным или насмешливым, либо смотрит восторженно. Главное же, все они торопятся, спешат объяснить, какие они необыкновенные, какие нестандартные, возвышенные или циничные, никогда не влюблявшиеся или прошедшие огни, воды и медные трубы, причем им безразлично, какими быть, лишь бы выделиться, лишь бы их не спутали с соседом. И от этого они действительно стираются. Нина забывает их имена, не помнит, кто из них любит безумно и впервые, кто устал от поклонения кинозвезд, решил отдохнуть, приволокнуться за наездницей, устроить себе эдакий месяц в деревне. Инспектор смотрел влюбленно, лишь краснел порой, смущенно улыбался, как бы спрашивал взглядом: вы не сердитесь? Не надо, я вот взгляну еще разок и больше не буду. Лева ей понравился сразу, как появился на конюшне, хотя в тот день Нине абсолютно было не до него. Высокий, стройный, изящно одетый, он привлекал не внешностью, был обаятелен своей непосредственностью и искренностью. Узнав, что он за ней следит, Нина словно получила удар и ответила ударом, так она привыкла, считала, в жизни иначе нельзя. Там, в прокуратуре, он мог отыграться сполна. Она бы на его месте… Нина даже зажмурилась, а когда открыла глаза, увидела в конце улицы высокую, быстро приближающуюся фигуру.
– Нина, – последние метры он пробежал. – Вы ждали меня? Я так рад.
Он мог и не говорить. Нина видела это. Но она заметила и тревогу, чем-то он был огорчен. На ее вопрос он ответил:
– Дома напортачил. Отцу нагрубил, нехорошо.
Нина взяла его под руку, они шли некоторое время молча.
– Лева, а вы моложе меня, – неожиданно сказала Нина, подняв голову, посмотрела ему в лицо.
– Знаю, но это пройдет, – он рассеянно улыбнулся, думая уже о чем-то своем, тут же нахмурился своим мыслям, отвел ее в сторонку, к росшему у забора огромному платану.
– Вы только не сердитесь. Вы мне мешаете, Нина. – Он торопился, боялся, что Нина обидится и уйдет. – Я думаю все время о вас, мне же следует заниматься делом. Людей нельзя убивать. Мне верят, мне поручили мои товарищи, люди. Нина, – он указал ей на идущую по другой стороне улицы женщину с кошелкой, – эта тетенька, даже не зная о моем существовании, верит мне.
Нина, отлично понимая свою несправедливость, сказала:
– О чем вы, Лева? Оправдываетесь, будто должны и не отдаете. Занимайтесь-ка своим делом.
– Нехорошо, – Лева покраснел. – Но я не обиделся. – Он кивнул и ушел.
Лева работал на конюшне весь день рядом с Рогозиным и Николаем. Он уже научился держать лошадь спокойно, когда ее запрягают, прогуливать после тренировки, ему даже доверяли мыть двухлеток. Работать – одно, думать, видеть, чувствовать – другое. Он видел, что Николай нервничает, следит, старается все время держать его в поле зрения. Пиджак Гурова висел между замшевой курткой Николая и потрепанным пиджаком Рогозина. Есть тысяча предлогов, чтобы войти в комнату и опустить руку в карман собственной куртки, а заодно проверить и чужие карманы. Как все просто. Когда Лева держит лошадь, между ними и комнатой отдыха больше пятидесяти метров. Даже если он все бросит и побежит, Николай успеет обшарить карманы его пиджака, взять в своей куртке папиросы и выйти из комнаты. Как все просто. Два часа, три, четыре, пять часов Николай не может сделать такой простой вещи. Пиджак притягивает, как мощный магнит, Лева чувствует страдания Николая, к сожалению, помочь не может. Сегодня инспектор уголовного розыска оставил удостоверение в пиджаке, не переложил, как обычно, в брюки. Уже два дня Николай обыскивал его пиджак, сегодня Лева «забыл» удостоверение. Вчера Лева мог убежать на круг, у Николая было время обыскать не только пиджак, всю вселенную. Но вчера в пиджаке не было удостоверения.
Пять часов два человека страдают, мучаются одной навязчивой идеей. Лева не выпускает из поля зрения коридор и дверь в комнату, стоит Николаю приблизиться к ней, Лева находит предлог, идет следом. Когда Лева держит лошадь, Рогозин распрягает или запрягает, Николай свободен. Но Лева обязательно становится так, чтобы видеть коридор насквозь. Николай возится у денника, смотрит на четкий силуэт писателя и проклинает его.
Приезжала, меняла лошадей и уезжала Нина с помощниками, сосредоточенно занимался своими делами Рогозин. Долговязый парень из милиции нравился старому конюху. Надо же, ведь сопливый совсем, однако обстоятельный, думает, не принимает с места, есть в парне уверенность. Не понимает конюх его скачки, мастера же в любом и незнакомом заезде видно, у мастера повадки особые, класс всегда чувствуется. Лева нервничал, Николай топтался вокруг да около, приманку взять боялся. Помогать ему Лева не имел права. Если конюх хоть на секунду заподозрит, что инспектор «подставился», весь Левин план полетит к черту. День кончается, сейчас Нина с помощниками вернется, лошадей обработают, и все. Завтра все сначала.
Принимая от приехавшего наездника последнюю лошадь, Лева чувствовал на себе взгляд Николая, который, стоя у второго денника, возился со сбруей. От комнаты Николая отделяло шагов пятьдесят, Лева поставил лошадь у ворот конюшни, упрямо встал лицом к Николаю, либо так, либо никак, помощи от меня ты не дождешься. Хотя? Лева дернул повод, лошадь пошла боком, он, пытаясь ее удержать, с силой потянул в обратную сторону, рысак резко принял назад. Рогозин успел его выпрячь, жеребенок, взбешенный грубостью человека, взбрыкнул, рванулся уже вплотную, и Лева полетел в пыль.
– Ну, ну, балуй, – Рогозин положил ладонь жеребенку на круп, погладил, повернулся к Леве. – Вставай, чего разлегся?
– Нога, – Лева медленно поднимался, на ногу не ступал. – Подвернул, кажется.
– Нога не голова, – философски ответил Рогозин. – Вот и думай башкой своей, жеребенок ведь, не трактор.
Жеребенок стоял рядом с Рогозиным, сердито косился на Леву. Инспектор посмотрел на жеребенка с симпатией и, сдержанно охая, заковылял к комнате, где висел его пиджак. Николая он встретил по дороге, хотел хлопнуть конюха по плечу и спросить: «Ну как, друг? Решился наконец? Не зря же я здесь в пыли
