– Ты демагог. – Гуров встал, оправил постель. – Существование одного преступления не оправдывает существования другого. Я прожил тридцать семь лет, пятнадцать работаю в розыске, никогда не совершал…
– Не совершал… – перебил следователь. – Ты молчал, и я молчал. И поэтому ты – подполковник, а я – старший следователь прокуратуры, мы соблюдали правила. И если бы три года назад ты эти правила нарушал, то я посмотрел бы, где бы ты сейчас был.
Гуров молча смотрел на следователя, сдерживая себя, не видя смысла в этом тяжелом разговоре.
– Не смотри на меня, как удав на кролика.
– Не знаешь, где сейчас Антадзе?
– Уехал в горы к отцу и деду. Болезнь отца, конечно, абсолютная липа. Уверен: через месяц-другой и Антадзе, и его начальник уволятся, они работать больше не будут.
– Жаль, что не удастся пожать столь мужественную руку. Ты мне билет на утро закажешь?
– Сейчас займусь.
– Вот и займись, провожать не надо, а сейчас оставь меня.
– Когда увидимся? – Следователь протянул руку.
– Будешь в Москве, найди меня. Сюда в обозримом будущем не прилечу. И еще. – Гуров придержал руку следователя. – Не знаю, где и как, но я достану материал и докажу вину и Лебедева, и Кружнева. Они убийцы, и они ответят.
Следователь смотрел в лицо Гурова и думал, что подполковник несколько напоминает робота, которого запрограммировали на решение задачи, и он будет биться над ней, пока не решит, либо у него перегорят предохранители. Неприятно общаться с человеком и ощущать, что он сделан лучше тебя.
Следователь беседовал сам с собой и время от времени пожимал плечами. «Фанатик. Наказание должно быть неотвратимым? Справедливо и красиво сказано, но сегодня это лишь лозунг, слова. Однако Лебедеву и Кружневу не позавидуешь».
Гуров не хотел думать о происшедшем, он сейчас слишком был взвинчен, а поиск решения требовал холодного расчета. Гуров пытался отвлечься, думать о завтрашнем дне, Москве, о встрече с Ритой, Ольгой, пытался представить себе насмешливое лицо полковника Орлова и его первую фразу, когда Гуров войдет в кабинет, но ничего не получалось.
«Сумасшедший Кружнев… Они допустили ошибку, когда задействовали его. Кружнев и Лебедев обязательно в Москве встретятся. Лебедев наверняка замазан в деле, которым занимается прокуратура… Антадзе они перехватили через родственников. Я уж думал, что это давнишняя заготовка. А откуда Ашот Нестерович узнал об отце, деде, овцах, стройматериалах? Ну, узнать-то он мог давным-давно, они здесь все друг о друге знают. Но почему он так уверенно сказал, что ударили по отцу и деду? Он знает, потому что знает. И оставить Артеменко в номере одного настоял он. И эти разговоры о футболе, правилах игры и пуговицах моего мундира, которые даже не выплюнут…»
Поживем – увидим. Гуров вернулся в гостиницу и начал упаковывать чемодан.
Он не угадал, и, когда вошел в кабинет начальника, Петр Николаевич Орлов взглянул на Гурова не насмешливо-иронически, а очень серьезно.
– Здравствуй, – ответил он на приветствие Гурова, убрал документы в сейф, пошел к дверям, кивком пригласив следовать за собой.
У генерала Турилина была новая секретарша, она посмотрела на вошедших офицеров безразлично и сказала:
– Проходите.
Кабинет был все такой же большой и холодный, а Константин Константинович – как всегда, элегантный и сдержанный. Генерал вышел из-за стола, пожал Орлову и Гурову руки, предложил сесть за стол для совещаний. Три человека за большим полированным столом смотрелись одиноко и неуютно. Гуров знал Константина Константиновича с первого дня своей работы в розыске, когда Турилин еще не был генералом, а он, Лева, в милиции еще вообще был никем. Константин Константинович на работе никогда ничего не делал просто так, и раз они втроем сели за стол для совещаний, значит, никаких тебе обращений по имени-отчеству, воспоминаний и дружеских улыбок.
«Да не пугайте меня, товарищ генерал, – хотел сказать Гуров. – Может, для вас я все еще щенок, на самом деле у меня уже шкура дубленая, картечью не прошибешь».
– Ознакомьтесь, товарищ подполковник, – генерал положил на стол конверт, подтолкнул кончиками пальцев. Пришедшая на Гурова «телега» легко скользнула по полированной поверхности стола.
Генерал и полковник вполголоса беседовали о чем-то своем, а Лев Иванович Гуров знакомился с содержанием послания. Он знал, что ударят, но, чтобы так нагло шарахнули, не ожидал.
«…Находясь, в отпуске, козырял своим служебным положением и захватил «люкс» в интуристовской гостинице… Поддерживал постоянную связь с преступным элементом, круглосуточно пьянствовал… Вступил в интимные отношения с сотрудницей уголовного розыска… Самовольно вмешался в ход расследования… Подмял своим авторитетом местных товарищей, вынудив их совершить ряд ошибок… которые повлекли за собой смерть трех человек… В исторический период перестройки, гласности и полного обновления нашего общества считаем своим долгом…»
Бумага была не анонимная, под ней красовалась подпись начальника отдела, полковника, которого Гуров в глаза не видел. Внизу четким острым почерком Турилина было написано: «Тов. Кривенко, провести служебное расследование. Доложить».
Хотя Гуров и не пытался встать, генерал сказал:
– Сидите, я вас не отпускал. У вас есть тридцать минут, рассказывайте.
Гуров говорил медленно, тщательно взвешивая каждое слово, избегал оценок, собственных выводов, строго придерживаясь фактов и хронологии событий. Он закончил свой рассказ через двадцать восемь минут.
– Ты и сейчас считаешь себя очень умным и опытным? – спросил Турилин.
– Не считаю, товарищ генерал! – Гуров встал. – Но если я второй раз попаду в похожую ситуацию, буду вести себя примерно так же.
Турилин повернулся к Орлову и спросил:
– Петр Николаевич, вам ясно? Этого человека, офицера и коммуниста, воспитали вы и я. Сопроводите его в управление кадров, проследите, чтобы Лева не наломал дров, последних у нас хватает. Свободны.
Они шли длинными коридорами молча, неторопливо, в ногу.
Гуров отлично понимал, что генерал Турилин сделал все возможное: ознакомил с обвинением, дал в помощь Орлова.
– Ну, жизнь покажет, – прошептал Гуров.
– Что ты бормочешь? – Орлов положил руку ему на плечо.
– Я сказал: еще не вечер, – ответил Гуров.
