– Хорошо, коллега, не знаю, как начать…
– Не начинай, – снова перебил Гуров. – Если можешь молчать, всегда надо молчать.
– И молчать не могу. Я не хочу, чтобы ты плохо о нас думал. Я никого не оправдываю, я просто хочу, чтобы ты понял.
– Я понимаю: жизнь сложна, и его кто-то на чем-то взял за горло. – Гуров не назвал имени, не смог произнести. – Предатели во все времена пытались оправдаться, но оставались предателями.
– Выслушай меня.
– Зачем?
– Хочу, чтобы ты понял и стал добрым.
– Я добрый.
– Нет, коллега. Ты не добрый. И я тебе это говорю безотносительно к происшедшему.
– Что понимать? Я все знаю. Кроме меня, только один человек держал в руках все нити дела, и он их все перерубил. Меня не интересует, как заставили Отари Антадзе стать предателем. Он предал тебя, меня, людей, дело, которому служил. Во все времена любовь оправдывала все, но Андрий Бульба – предатель, и никакая страсть к паненке его не оправдала. Его осудил великий писатель и убил руками отца. И если бы я мог доказать вину Антадзе, то, ни секунды не сомневаясь, привел бы мерзавца в наручниках к тебе в кабинет.
Гуров сел и посмотрел на следователя с глубокой и откровенной неприязнью:
– И если бы ты, человек, все пытающийся понять, начал в следствии крутить и путать, я бы обратился в Прокуратуру СССР и посадил бы в тюрьму и тебя. Да, я недобрый.
– Плохо. Причем плохо в первую очередь для тебя. – Следователь посмотрел на часы. – Ты можешь несколько минут меня не перебивать?
– Мне нужен билет на первый утренний рейс. – Гуров снова лег.
– Ты, наверное, любишь футбол, – начал следователь, – и не удивляешься, что люди гоняют мяч ногами, хотя схватить его руками удобнее. Ты понимаешь: люди договорились, и руками мяч не трогают. Тебя это не удивляет и не раздражает, ты даже с интересом смотришь, как у них порой ловко получается. Человек может привыкнуть к самому несуразному, даже преступному, если он знает, что таковы правила, люди так договорились. На моей земле десятилетиями играли по определенным правилам. Здесь живут грузины, армяне, русские, украинцы и много других национальностей, так что расовая принадлежность человека не имеет значения. Человек ценился по занимаемой должности и насколько точно он соблюдал установленные правила. Я соблюдал. – Следователь кивнул. – И ты соблюдал, но об этом позже. У нас нет понятия «взятка», есть слово «отблагодарить». Каждый хочет жить хорошо, живи и дай жить другому. В общем, как мы здесь жили, ты знаешь. Люди привыкли, всосали с молоком матери, что проситель не приходит с пустыми руками. Миллионы, миллиарды рублей к нам привозят со всех концов страны, деньги оседают и обесцениваются. Короче, Отари Антадзе был честным человеком, жил честно, выполнял свой долг, такие тоже были нужны, он не нарушал установленных правил. Ну иногда, редко, ему говорили: не надо, и он отступал, понимая: если его заменят, что сделать очень просто, людям станет хуже. Однажды весной объявили, что старые правила отменили и надо жить по новым. Отари все происходящее касалось мало, уголовники никому не нужны, они мешают жить и старым, и новым. Еще короче – человек, который сейчас сидит и ждет суда, борется за жизнь. Он признает лишь то, что абсолютно доказано, но держит в своих руках десятки, не знаю, может, сотни судеб. Ему наплевать на этих людей, он молчит, пытаясь сохранить собственную жизнь. Как только Рубикон будет перейден и высшая мера наказания станет неотвратимой, человек потопит всех. И поверь мне, следователю прокуратуры, потонут виновные, почти невиновные и многие невинные тоже потонут. Слишком велика засасывающая воронка, уже не имеет значения, кто в центре, а кто с самого края. Окажись Артеменко в руках прокуратуры, участь главного преступника была бы решена. Люди, оставшиеся на свободе, не могли допустить этого. И ты прав: Отари Антадзе взяли за горло. Если бы это касалось лично его, Отари бы умер, но не стал предателем. Уверен. Посмотри мне в глаза. Я уверен. Отец Антадзе и дед Антадзе покупали овец и продавали без обмана. Но они покупали не там и платили не по тому прейскуранту: поступали, как все, жили по старым правилам. Уверен, старики и не догадываются, что преступили закон и сегодня погубили сына и внука. Неужели жизнь преступника Артеменко могла остановить Отари? Я не оправдываю его, пытаюсь понять, хочу, чтобы и ты понял. Ты мне скажи, в принципе это не имеет значения, но я хочу знать. Отари убил собственноручно?
– Нет, он выпустил Кружнева. У Антадзе не было яда, Антадзе не схватил бы за волосы, не ударил бы кулаком по шее и не вложил бы капсулу в открытый рот. Он убил не собственноручно, тебе легче?
– Что с людьми делает ложь? Ты, коллега, понимаешь: любого человека, тебя, меня, можно превратить в нечеловека. Только не говори мне, что ты никогда, ни при каких обстоятельствах… Ты человек с богатейшей фантазией, лучше меня можешь придумать обстоятельства, при которых Лев Иванович Гуров возьмет в руки молоток и размозжит затылок ближнему своему.
Гуров почти не слушал следователя, думал, реконструировал события, которые произошли в последние часы.
«В отдел милиции поступила телефонограмма об этапировании Артеменко в прокуратуру. И об этом сразу узнали люди, которые играли по старым правилам. Наверняка ход с дедом и отцом Антадзе был приготовлен заранее, наверное, завели папочку, подшили соответствующие документы, и, когда Отари расписался в получении телефонограммы, его поставили перед выбором: либо Артеменко перестанет существовать, либо отец и дед пойдут в тюрьму. Точно, в одиннадцать утра Антадзе пропал, я не мог его найти, а когда он появился, это был другой человек. Он принял решение и начал готовиться. Он не изъял капсулу у Кружнева, решив его использовать, ведь Кружневу надо было обещать свободу. Но Антадзе, – Гуров даже про себя не называл его ни по имени, ни по званию, – боялся меня насторожить. Я мешал – он меня возненавидел. Дальше все было сравнительно просто. Он переговорил с Лебедевым, старый проходимец все понял с полуслова. Инструктировать Кружнева пришлось дольше, но и тот в конце концов сообразил. Горничную Иванову инструктировал не Антадзе, кто-то другой. Она – слабое звено, женщину можно было бы заставить рассказать правду, но на Антадзе она не выведет, ее показания ничего существенного не дадут. Кружнев и Лебедев замазаны в деле по самые уши, но сейчас, почувствовав силу, они не скажут ничего. Знаешь все, а не докажешь ни слова!»
– Думаешь, загородные особняки, закрытые зоны личных владений появились в нашем районе в один день?
Гуров услышал наконец следователя и перебил:
– Меня это не интересует!
– Почему? Ты же психолог, как же это может тебя не интересовать? Бытие определяет сознание. Если можно одному, то можно и другому. И ложь, ложь, ложь! Она стала естественной формой существования. Развратить можно всех и каждого. История недаром нас учит – вседозволенность приводит к фашизму.
– Ашот, прекрати, я не мальчик, не объясняй мне таблицу умножения.
Но следователь был неумолим:
– Думаешь, сейчас все в порядке? Мы победили? Ложь мимикрирует, выживает почти в любых условиях. Мамонты вымерли, а клопы остались и сосут нашу кровь. Простой пример. Смотрю недавно телевизор. В передаче обсуждается положение на ВАЗе и жизнь в городе Тольятти. Среди участников – солидный мужчина лет шестидесяти, ответственный работник. Какой-то юноша задает ему прямой вопрос: «А вы лично верите, что наш завод к двухтысячному году станет законодателем мод в Европе?» – «Верю», – ответил ответственный работник.
Я выключил телевизор. Я никогда не был на ВАЗе, но на «Жигулях» ездил. Машина хорошая, однако образца шестидесятых годов. Ясно, что завод, отстающий на четверть века, за тринадцать лет никого не опередит. И руководящий товарищ это отлично знает, и парнишка знает, что начальник знает. Порочный круг замкнулся, одна ложь способна убить большую правду, заставить человека потерять веру. И он уже не поверит ничему. Не поверит, что будут детские сады, кинотеатры, аллеи, фонтаны, больницы, школы: раз врут в одном, значит, врут во всем.
Ответственный товарищ хорошо знает, что в двухтысячном году будет находиться на заслуженном отдыхе, а заверять молодежь в успехах завтрашнего дня станет кто-то другой.
Отари Антадзе убил проходимца и спас от тюpьмы ни в чем не повинных отца и деда. А этот, охраняя свой спецпокой, убил веру в десятках тысяч молодых душ.
