– Не было никакого нападения, а если и было, так то военная тайна, – ответил капитан, засовывая в сумку пустые пакеты, ложки, кружку, которые приносил из дома на дежурство.
– Весь город говорит, а у нас тайна, – усмехнулся криво лейтенант, жестами объясняя лохматому сержанту, что срочно требуется опохмелиться.
– Деревня ты, вчера от сохи, – добродушно сказал капитан, впереди маячили трое суток отдыха, хотелось быть великодушным, и он пояснил: – Стратегия! Генерал розыск москвича объявил, а о сраме Стаднюка не сказал, и так все знают. Стрелять не разрешил, но и дураку ясно: коли человек цельный наряд обесточил, то человек вне закона, и, защищаясь, делай что хошь.
– Слыхал, что, кто задержит басурмана, тому квартира вне очереди. – Лейтенант отбросил журнал регистрации, заглянул в грязный бокал, вновь глянул на длинноволосого сержанта, который стоял по другую сторону барьера как истукан. – У Митрофановны, что на углу, вчера пиво давали.
– Держи карман, – хохотнул капитан, подхватил свою сумку, но выйти за барьер не успел, зазвонил телефон, и капитан автоматически снял трубку: – Дежурный.
– Ты, ментяра, отряхни пыль с ушей, подтяни штаны и двигай к цирку. Человек, которого вы ищете, в желтой одноэтажке, в комнате клоуна, – произнес низкий мужской голос и скрылся за частыми гудками.
– Какой человек? – не понял сразу капитан, он уже сидел дома, хлопнул стакан самогончика, хлебал горячие щи, решал, добавить стаканчик или завалиться в койку, а стакан оставить на пробуждение.
– Какой человек? – дернул ушами лейтенант. – Чего передали?
Капитан вернулся в суровый мир реальности, прикинул, что все оперативники в разгоне. Взять сержанта, снять постового у дверей и срочно бежать… Мне завтра на пенсию, квартиры не видать как своих ушей, а тут шанс. Если сразу стрелять, то никакой опасности, ведь на мне милицейский мундир, и москвич первым стрелять не посмеет. А если я промахнусь и схвачу пулю, то мне ни пенсия, ни квартира не понадобятся.
Дверь распахнулась, и в дежурку тяжело вошел капитан Стаднюк, за ним ввалились оперы.
– Я у себя, – бросил на ходу Стаднюк и, хотя лишь мазнул взглядом по лицу сменившегося капитана, сначала приостановился, затем подошел к барьеру, навалился и спросил:
– Что? Где? Говори, паскуда!
– На Ленина, в желтой одноэтажке…
В кровь ударил адреналин – ни сонливости, ни усталости, Стаднюк буквально катапультировал из дежурки, молодые оперы еле поспевали. Опергруппа влетела в опоясанные галстуком «Жигули» и исчезла.
– И слава богу! – Сменившийся с дежурства капитан хотя и не был верующим, широко перекрестился.
Константин Васильевич Роговой, обжора и жизнелюб, налитый жиром и силой, некогда походил на Гаргантюа, как уже говорилось, сильно сдал, даже похудел. На недавно лоснящемся, крепкой лепки лице кожа начала подвисать, проложили дорогу морщины. В операцию он вложил практически всю наличность и, хотя кризис и инфляция личной жизни Рогового не коснулись, кушал уже без прежнего аппетита. Последнее время Рогового назойливо преследовала одна и та же фраза: «Рассчитали на бумаге, да забыли про овраги, а по ним ходить…» С головной болью и бьющими в голову идиотскими словами он вечером ложился, а поутру, плохо отдохнувший, поднимался, бреясь, бормотал: «Рассчитали на бумаге…»
И хотя возвращение многомиллионного груза Роговой связывал не только с деятельностью Кирилла Трунина, но, чтобы последний не заподозрил подвоха, Патрон решил ему позвонить. Роговой не любил тратить собственные деньги, но использовать служебный телефон посчитал опасным и начал звонить из дома, вернее, с загородной дачи – избы-бунгало: можно было это массивное, сложенное из толстенных бревен жилище называть как угодно.
Но одно дело попросить секретаршу соединить с номером, и совсем другое – дозваниваться лично. Частые гудки врывались в трубку после первой, второй и любой другой цифры, порой гудков удавалось избежать, тогда трубка, видимо, оскорблялась и хранила гордое молчание.
Кирилл Трунин, как известно, тоже жил за городом, тоже пребывал в скверном расположении духа и понятия не имел, что к нему на связь прорывается Патрон. Честно сказать, молодой хищник уже и забыл старого руководителя. Оно по-житейски и понятно. Трунин выяснил, где можно взять драгоценный груз, делить добычу не собирался, даже ребенок знает, что целое яблоко больше половины, и любому грамотному человеку известно, что «Боливар не вынесет двоих». А если еще проще, то на хрена козе баян?
Трунин ждал, в бытность оперативником он этому искусству научиться не успел и сейчас переживал, нервничал. Ну зачем этот маньяк убрал мента, уложил труп рядом с миллионами долларов? Теперь там людей как на базаре в воскресный день, придется выждать. Правда, есть и хорошая новость, самоуверенный гений сыска Гуров сцепился с местными ментами, и это прекрасно. Тутошние пинкертоны звезд с неба не хватают, на стороне официальной власти закон, к тому же ментов много, а Гуров один. Теперь ему не до «медведей», своих забот хватает. Судя по тому, что Трунин слышал о генерале, он мужик своенравный, за власть и место у корыта глотку перервет. Содельник сообщил Трунину: весь город поставлен в ружье, Гуров пропал, найти не могут. Может, он попросту сбежал, понял, что попал не в масть, и уехал до начала охоты. Трунин, как известно, с Гуровым знаком не был, но по разговорам на Петровке понял, что полковник упрям, как танк, и вряд ли отступил перед провинциальным генералом. Да черт с ними обоими, самое лучшее, если б они лбами столкнулись и в одной могиле устроились.
Трунин от ожидания устал, пить себе запретил, от кофе совсем ошалел, расхаживал по барским хоромам, пинал мебель, радовался, если на полированных ножках оставались следы. Надо что-то придумать, отказаться от первоначального плана и найти другое решение. Ну, если не выкрасть, как предполагалось, то остается грабеж и разбой. Ограбить такого здоровенного детину невозможно, его не повязать. Зарезать или подстрелить? Так это убийство и разбой и такой шум, что сбежится вся округа. И что делать с медведем? Если его убить, так потом из клетки не вытащить. Казалось бы, чего проще: отравить медведя, хозяин его захоронит и уедет, ведь пустую клетку с собой не поволочет, здесь оставит. Сорвалось. Решили подстрелить Рогожина во время прогулки, без охраны зоркого хозяина отравить медведя – дело пустяковое. Так стрелок первый раз в жизни промахнулся. Как говорится, не везет так не везет. Повторно стрелять Трунин запретил, так как прогуливаться артист перестал, а вскоре прибыл чертов сыщик. Господь не мог другого выбрать, мало лохов в розыске толкутся, так нет, выбрал Гурова.
Ожил телефон, дважды прозвонил и умолк. Трунин подошел к аппарату. Когда он снова тренькнул, Трунин снял трубку.
– Слушаю.
– База? – спросил знакомый голос.
– Ты мне так и не объяснил, какого черта ты зарезал мента? Ты все-таки ненормальный.
– Естественно, – радостно согласился убийца. – Ваши нормы мне чужды, потому ты сидишь в тепле и безопасности, а я бегаю по горячим углям.
– Извини, такова жизнь, – миролюбиво произнес Трунин, испугавшись, что убийца с его неуравновешенной психикой выйдет из-под контроля. – Извини, Леня. – Он назвал убийцу именем, какое ему дали мама с папой, которое человек сменил и давно забыл. – Каждый делает что умеет. Надеюсь, ты понимаешь, что если мы это дело закончим удачно, то сможем ловить рыбу на Кубе, где ее ловил Эрнест Хемингуэй, либо в любом другом месте земного шарика.
– Красиво, Кирилл, ты умеешь говорить. И убедительно. Только меня не надо уговаривать, я устал, хочу на покой. Я никогда никого не боялся, но этот сыщик напугал меня, и я только что сдал его ментам.
– Как? – обрадовался Трунин. – Гуров задержан?
– Надеюсь, что его пришили. Не станут его задерживать, твой приятель местному начальству все любимые мозоли отдавил.
– Молодец, и ты очень большая умница, извини, не ожидал. Как тебе удалось?
– Все-то тебе расскажи, объясню при встрече. Я придумал, как можно забрать товар. Но хочу договориться, что получаю не жалкую долю, а половину.
– Ты слышал байку о шкуре неубитого медведя? – спросил Трунин, понял, что получился прекрасный каламбур, искренне рассмеялся. – Если мы шкуру получим, как ни дели, до конца жизни хватит. Хочу
