О, никогда не искать объяснения розам! Вдыхать их аромат (посапывай себе, Кейн!), срезать их колючие стебли, наслаждаться ими… Жить мгновением. Просить его остановиться. Но не досаждать богам жалкими мольбами. Как быстро исчезают листья, унесенные ветром…
Ни один из богов никогда не замечал нас, и нет им дела до людей.
Лаура. Бракса и Лаура. Высокая холеная блондинка (терпеть не могу блондинок!). Папочкина философия вывернула меня, как карман, наизнанку, и я надеялся, что любовь сможет заполнить пустоту. Но длинный, бросающийся словами и образами парень с бородкой Иуды и с собачьей преданностью в глазах – он был самой оригинальной декорацией на ее вечерах. И только.
Всем тем, что предначертано, я был проклят в стенах этого Храма. Заодно с Маланом. Пронесся дикий западный ветер и не осталось после него ничего из существовавшего прежде…
Для нас пришли последние дни на Марсе.
Минул день, но я не видел Браксу. Минула ночь.
И второй день. И – третий.
Мне казалось, я схожу с ума. До этого я не осознавал, насколько мы были близки и как она необходима мне. Я чувствовал ее безмолвное присутствие и боролся с желанием спросить, – что толку вопрошать розу?
Я должен был спросить. Я не хотел, но у меня не было выбора.
– М'Квайе, где она? Где Бракса?
– Ушла, – ответила Матриарх.
– Куда?
– Не знаю.
Я вгляделся в ее глаза – глаза дьявольской птицы. С моих губ готовы были сорваться проклятия. Все мыслимые проклятия.
– Я должен знать.
– Она покинула нас. Ушла. В горы. Или в пустыню. Это не имеет значения. И что имеет значение вообще? Танец заканчивается. Храм скоро опустеет.
– Но почему? Почему она ушла?
– Не знаю.
– Я должен ее увидеть. Скоро мы улетаем.
– Очень жаль, Гэллинджер.
– Мне тоже, – в бешенстве выкрикнул я и захлопнул книгу, не произнеся ритуального слова. – Я буду ее искать.
Когда я уходил, М'Квайе осталась сидеть, неподвижная и бесстрастная, как статуя. Свои ботинки я нашел там, где оставил.
Весь день я носился по дюнам на ревущем джипстере, занимаясь бесплодными поисками. Экипажу «Аспика» я, должно быть, казался небольшой песчаной бурей. В конце концов пришлось вернуться к кораблю за горючим.
Навстречу мне величественно выступил Эмори.
– Хорош! Поросенок выглядит чище, чем ты. Объясни, к чему это родео?
– Я кое-что потерял.
– Посреди пустыни? Уж не один ли из своих сонетов? Это единственное, из-за чего ты способен переживать.
– Нет, черт возьми! Кое-что личное.
Механик наполнил бак, и я попытался сесть за руль.
– Стой! – рявкнул Эмори, хватая меня за руку. – Ты никуда не поедешь, пока не расскажешь в чем дело.
Я мог вырваться, но тогда Эмори велел бы стащить меня за ноги, и вокруг нашлись бы охотники выполнить его приказ. Пришлось объяснить вежливо и мягко:
– Я, видите ли, потерял часы. Подарок матери. Фамильная реликвия. И я хочу найти их до отлета.
– Ты уверен, что не оставил их в своей каюте или в Тиреллиане?
– Уже проверял.
– Может, их кто-нибудь спрятал? К тебе, знаешь ли, не пылают любовью.
– Я думал об этом. Но они всегда были в правом кармане. И я мог обронить их, бродя по дюнам. Он ядовито прищурился.
– Помнится, я читал на обложке твоей книги, что твоя матушка скончалась, как только ты родился.
– Это правда, – я прикусил язык. – Это были часы ее отца, но она намеревалась подарить их мне.
– Хм! – фыркнул Эмори. – Гонки по дюнам не лучший способ для поиска фамильных реликвий.
– Так я могу заметить солнечный блик от стекла, – ответил я не слишком убедительно.
– Возможно, но сейчас уже темнеет, так что нет смысла продолжать поиски.
С лицом человека, полностью довольного собой, он повернулся к механику.
– Стряхни пыль с машины и загони в ангар.
Затем Эмори с дружеским видом похлопал меня по плечу.
– Иди-ка прими душ и поешь чего-нибудь. Мне кажется, и то и другое тебе совсем не помешает.
Заплывшие бесцветные глазки, жидкие волосы, истинно ирландский нос и вдобавок голос – громче, чем у кого бы то ни было…
Луженая глотка – и никаких других достоинств руководителя.
Я ненавидел его. Он был моим Клавдием. О боги, пошлите мне пятый акт!
Но вдруг мысль об ужине и ванной дошла до меня. И то и другое было весьма кстати. Если бы я настаивал на своем, то вызвал бы еще больше подозрений.
Я стряхнул песчинки, приставшие к рукаву.
– Вы правы, Эмори. Я принимаю ваше предложение.
– Мы можем отлично поужинать у меня в каюте.
Душ был благословением, свежий комбинезон – Божьей милостью, а пища благоухала, как небесная амброзия.
Бифштексы мы съели в полном молчании. Когда на столе появились десерт и кофе, он предложил:
– Почему бы тебе не остаться ночью на станции? Поэтам тоже иногда необходимо выспаться.
Я покачал головой.
– У меня много работы. Нужно успеть. До отлета слишком мало времени.
– Помнится, несколько дней назад ты уверял, что почти все закончил.
– Почти – это не совсем.
– И еще ты рассказывал, что по вечерам в Храме бывает служба.
– По вечерам я работаю в своей комнате.
Эмори как-то странно взглянул на меня. Наконец он изрек «Гэллинджер», и я со вздохом поднял глаза – мое имя в его устах всегда связано для меня с очередной неприятностью.
– Разумеется, это не мое дело, – продолжил он, – но пока мы здесь, все дела – мои. Бетти говорит, что у тебя там девушка…
Это был не вопрос. Это было утверждение, повисшее в воздухе и ждущее ответа.
Ты сука, Бетти, корова и сука. Вдобавок ревнивая. Зачем ты суешь в это свой нос, а потом еще и треплешься?
– Даже так? – в отличие от него я не утверждал – я спрашивал.
– Именно так, – ответил он. – Как руководитель экспедиции, я обязан следить, чтобы взаимоотношения с местным населением были корректными и дружественными.
– Вы говорите о марсианах, – возразил я, – словно это какие-то паршивые туземцы. Нет ничего
