– Потому и спрашиваю, был бы в штате, приказал бы и водкой не поил.
Гуров видел, как осунулся Станислав, улыбочка исчезла, значит, сердится и негодует именно на него, Гурова.
– В какой район двигать, за что зацепиться? – спросил Тулин.
Гуров назвал рынок и мастерскую Хромого, дал приметы Бестаева и адрес ресторана «Фиалка».
– Хорошо, буду звонить, – Тулин поднялся и сразу ушел.
Гуров молчал, уверенный, Станислав выскажется без понукания. Тот мыл посуду, спросил:
– Мария где, снова сцепились?
– Они мирно и в хорошем настроении отбыли на съемки. Обещали к апрелю вернуться. Станислав, ты ныряй, здесь неглубоко. – Гуров тихо рассмеялся.
– Не могу я тебя понять, Лев Иванович. – Станислав взял полотенце, а Гуров налил еще по стопке водки и довольным тоном сказал:
– Естественно, дорогой, ты ведь меня мало знаешь. Вот и познакомимся поближе, начнешь понимать. Всему свое время.
Глава 2
– Молодец, Агеев, садитесь, отлично, – сказала пожилая, аккуратно одетая, старомодно причесанная преподавательница литературы, делая отметку в журнале. – Не знаю, как у вас по другим предметам, а у меня вы номер один на золотую медаль.
– Толик других медалей и не берет, – сказал кто-то из класса.
– Важно, что вы имеете собственную точку зрения, а не пересказываете старый учебник или последнюю критическую статью из «Литературки». Я во многом с вами не согласна, но это и замечательно. Вы яркая индивидуальность, не становитесь в шеренгу, не подделываетесь. Понимать писателя-современника сложно, отлитых в бронзе форм не существует.
Анатолий Агеев, хорошего роста, атлетического сложения юноша, смотрел на пожилую учительницу серыми в желтизну глазами, терпеливо ждал, когда ему разрешат сесть за парту. Этот хорошо одетый, внешне интеллигентный парень и дал команду стае забить ногами отставного полковника, сам Агеев распорол ножом верного, но беззащитного пуделя.
Он родился, вырос и жил, как говорится, в абсолютно благополучной семье.
Мама – кандидат математических наук, преподаватель в институте, отец при большевиках был партийным функционером среднего уровня, сегодня трудился на ниве приватизации, внедрял новые методы хозяйствования, поддерживая старых товарищей по партии, делал все от себя зависящее, чтобы методы руководства оставались незыблемыми.
Семья изначально жила в достатке, они не были миллионерами, но жили ни в чем себе не отказывая. Толик учился отлично, занимался спортом, являлся врожденным лидером, брал у отца деньги умеренно, никогда их не просил, клал купюры в карман снисходительно, так как имел свой источник дохода, как и свою, совершенно иную жизнь, не известную в школе и дома.
Он был негласным лидером крупной преступной группировки, состоявшей из ровесников, парней на год- два старше, не более.
В детстве он, как и многие ровесники, зачитывался Джеком Лондоном, но воспринимал его по-своему. Толика восхищали не мужество, бескорыстие и честность героев, а лишь их сила. Толик был душевным дальтоником, воспринимал все в одном цвете, иные расцветки и нюансы его не волновали. Сила.
Она и только она определяет все. Родись Толик в другой стране и в иное время, из него получился бы идеальный гестаповец.
Однажды он услышал по телевизору рассказ о семинаристском прошлом товарища Сталина. Журналист поведал о многих душевных и духовных недостатках бывшего вождя народов и рассказал легенду: в юности Сосо любил сдирать с живых кошек шкуру. Делал он это для того, чтобы воспитать волю и закалить характер.
Толик был потрясен: Сталин? Которого боялся весь мир? И такое? И вдруг понял, что в основе мирового страха как раз и была несчастная, ободранная заживо киска. Только почему «несчастная»? Разве полагали несчастными древние народы тех животных, которых приносили в жертву?
Первую кошку Толик убил, содрогаясь от ужаса и отвращения. Всех последующих – легко и свободно. Когда появлялся претендент на поступление в отряд – его посвящали «свои», поливая кровью трепещущего животного. Однажды Толик приказал изловить сразу десять кошек, их убили, отрезанные головы воткнули на палки, а палки поставили в урны на улице Горького: у Театра юного зрителя, Ермоловой, у магазинов. Юнцы с восторгом наблюдали, как бледнеют прохожие, отворачиваясь в ужасе. Одна дамочка даже грохнулась замертво, вызвали «скорую» и увезли недвижимое тело.
«Вот так, геноссен, – сказал тогда Толик. – Сегодня мы преподнесли себе и другим урок: каждый, кто пойдет против нас, – будет сначала дергаться, а потом его голову наденут на палку и вставят в урну в назидание слабакам».
Здесь зашел разговор о том, что сегодня по всей Москве действуют группировки вполне взрослые, вооруженные автоматами и пистолетами, и с ними, мол, не тягаться. Толик обвел соратников усмешливым взглядом и сказал: «Первое поручение вам всем. Найти и проследить любого крутого, из числа шестерок, чтобы без охраны».
Такого нашли через несколько дней – качок по кличке Гнилой состоял в группе Кольцатого, те «обслуживали» Серпуховской рынок. Гнилого выследили и однажды под вечер проводили до дома.
На лестнице уже ждали – сразу человек десять. Гнилой даже не успел выдернуть из кобуры свой «тэтэшник» – повалили, стали бить ногами, от души.
Потом Толик лично вынул из кармана бритву, морщась, отрезал голову. Ее надели на палку и вставили в урну, стоящую у дома.
Две или три женщины из числа соседок заметили происходящее, и, видя беспокойство сотоварищей, Толик процедил сквозь губу: «Они теперь моют жопы в ванной, потому как обкакались, и в милицию не позвонят. Людишки трусы и сволочь от рождения, и всякий, кто готов им вставить, – победит всех.
Вы одолели свой страх. Теперь победа за нами, потому что не „Калашников“ ее дает, а тихое умение без слез завалить любого». Братва согласно закивала и с пением любимой песенки вожака «Нам нет преград на море и на суше» удалилась.
Милиция дела, естественно, не раскрыла, Толик посмеивался: «Менты имеют вместо голов – яйца, а вместо мозга – приказ начальника. Кто со мною – не пропадет!».
Ребята смотрели на Толика Агеева как на вождя, слушались беспрекословно. Абсолютное большинство «солдат» были несравненно ниже его как интеллектуально, так и физически. Он много тренировался, стал неплохим боксером, но собственную силу, ловкость и мастерство демонстрировал редко. Он был вождь, которому не пристало опускаться до рукоприкладства. Он и командиром отряда назначил одного из приятелей. Агеев был умница, его не прельщали регалии, он довольствовался реальной безграничной властью.
В группировке состояло несколько дебилов, ребят умственно отсталых, Толик к ним относился ровно и безразлично, не разрешал товарищам неполноценных обижать, за что последние его боготворили, шевельни Толик пальцем, дебилы не руками, так зубами готовы были разорвать любого. С ближайшим окружением из пяти-шести человек Агеев порой проводил «политзанятия». Раньше, позже мы столкнемся с «мужиками». Так он называл группировку Капитана, Николая Иванова, курирующего район, являясь «крышей» для коммерсантов средней руки. Тогда, говорил Толик, нам понадобятся роботы-бойцы. Вы ведь не хотите вешать на себя статью УК и ждать гостей из ментовки? И я не желаю, так умолкните, ведите себя как приказано, и, обращаясь к «командиру», ласково спрашивал: «Я верно говорю, Саня?» Тот согласно кивал, «политчас» заканчивался.
И деньги для отряда добывали рядовые и ребята чуть сообразительнее. Они грабили прохожих и стоявшие на отшибе магазины и с гордостью вручали добычу Агееву, который делил доходы среди личного состава «по справедливости».
Недоумки-исполнители были довольны, считая, что им повезло. С рождения, еще ползая в пьяных подвалах, получая подзатыльники от похмельных родителей и иных людей, забавлявшихся от скуки, парни почувствовали себя равноправными членами некоего сообщества. У некоторых из них появилось чувство самоуважения, появились проблески дремавшего от рождения разума. Они, подражая вождю, начали
