Конь и его мальчик

ей стало жутко. Но она подняла подбородок, чуточку высунула язык и направилась прямо вперёд.

И тут же, в следующий миг, она увидела лошадей и слугу.

– Иди к своей хозяйке, – сказала она, забыв, что ворота заперты. – Вот тебе за труды.

– Слушаю и повинуюсь, – сказал слуга и помчался к берегу. Кто-кто, а он привидений боялся.

– Слава Льву, вон и Шаста! – воскликнул Игого.

Аравита повернулась и впрямь увидела Шасту, который вышел из-за усыпальницы, как только удалился слуга.

– Ну, – сказала она, – не будем терять времени. – И быстро поведала о том, что узнала во дворце.

– Подлые псы! – вскричал конь, встряхивая гривой и цокая копытом. – Рыцари так не поступают! Но мы опередим его и предупредим северных королей!

– А мы успеем? – спросила Аравита, взлетая в седло так, что Шаста позавидовал ей.

– О-го-го!.. – отвечал конь. – В седло, Шаста! Успеем ли мы! Ещё бы!

– Он говорил, что выступит сразу, – напомнила Аравита.

– Люди всегда так говорят, – объяснил конь. – Двести коней и воинов сразу не соберёшь. Вот мы тронемся сразу. Каков наш путь, Шаста? Прямо на Север?

– Нет, – отвечал Шаста. – Я нарисовал, смотри. Потом объясню. Значит, сперва налево.

– И вот ещё что, – сказал конь. – В книжках пишут: «Они скакали день и ночь», но этого не бывает. Надо сменять шаг на рысь. Когда мы будем идти шагом, вы можете идти рядом с нами. Ну всё. Ты готова, госпожа моя Уинни? Тогда – в Нарнию!

Сперва всё было прекрасно. За долгую ночь песок остыл, и воздух был прохладным, прозрачным и свежим. В лунном свете казалось, что перед ними – вода на серебряном подносе. Тишина стояла полная, только мягко ступали лошади, и Шаста, чтобы не уснуть, иногда шёл пешком.

Потом – очень не скоро – луна исчезла. Долго царила тьма; наконец Шаста увидел холку Игого и медленно-медленно стал различать серые пески. Они были мёртвыми, словно путники вступили в мёртвый мир. Похолодало. Хотелось пить. Копыта звучали глухо – не «цок-цок-цок», а вроде бы «хох-хох-хох».

Должно быть, прошло ещё много часов, когда далеко справа появилась бледная полоса. Потом она порозовела.

Наступало утро, но его приход не приветствовала ни одна птица. Воздух стал не теплее, а ещё холодней.

Вдруг появилось солнце, и всё изменилось. Песок мгновенно пожелтел и засверкал, словно усыпанный алмазами. Длинные-предлинные тени легли слева от лошадей. Далеко впереди ослепительно засияла двойная вершина, и Шаста заметил, что они немного сбились с курса.

– Чуть-чуть левее, – сказал он Игого и обернулся.

Ташбаан казался ничтожным и тёмным, усыпальницы исчезли, словно их поглотил город Тисрока. От этого всем стало легче.

Но ненадолго. Вскоре Шасту начал мучить солнечный свет. Песок сверкал так, что глаза болели, но закрыть их Шаста не мог – он глядел на двойную вершину. Когда он спешился, чтобы немного передохнуть, он ощутил, как мучителен зной. Когда он спешился во второй раз, жарой дохнуло, как из печи. В третий раз он вскрикнул, коснувшись песка босой ступней, и мигом взлетел в седло.

– Ты уж прости, – сказал он коню. – Не могу, ноги обжигает. Тебе-то хорошо в туфлях, – сказал он Аравите, которая шла за своей лошадью. Она молча поджала губы – надеюсь, не из гордости.

После этого бесконечно длилось одно и то же: жара, боль в глазах, головная боль, запах своего и конского пота. Город далеко позади не исчезал никак, даже не уменьшался, горы впереди не становились ближе. Каждый старался не думать ни о прохладной воде, ни о ледяном шербете, ни о холодном молоке, густом, нежирном; но чем больше они старались, тем хуже это удавалось.

Когда все совсем измучились, появилась скала ярдов в пять-десять шириной, в тридцать высотой. Тень была короткой (солнце стояло высоко), но всё же была. Дети поели и выпили воды. Лошадей напоили из фляжки – это очень трудно, но Игого и Уинни старались, как могли. Никто не сказал ни слова. Лошади были в пене и тяжело дышали. Шаста и Аравита были очень бледны.

Потом они снова двинулись в путь, и время едва ползло, пока солнце не стало медленно спускаться по ослепительному небу. Когда оно скрылось, угас мучительный блеск песка, но жара держалась еще долго. Ни малейших признаков ущелья, о котором говорили гном и ворон, не было и в помине. Опять тянулись часы – а может, долгие минуты; взошла луна; и вдруг Шаста крикнул (или прохрипел – так пересохло у него в горле):

– Глядите!

Впереди, немного справа, начиналось ущелье. Лошади ринулись туда, ничего не ответив от усталости, но поначалу там было хуже, чем в пустыне, слишком уж душно и темно. Дальше стали попадаться растения вроде кустов и трава, которой вы порезали бы пальцы. Копыта стучали уже «цок-цок-цок», но весьма уныло, ибо воды всё не было. Много раз сворачивала тропка то вправо, то влево (ущелье оказалось чрезвычайно извилистым), пока трава не стала мягче и зеленее. Наконец Шаста – не то дремавший, не то сомлевший – вздрогнул и очнулся: Игого остановился как вкопанный. Перед ними в маленькое озерцо, скорее похожее на лужу, низвергался водопадом источник. Лошади припали к воде, Шаста спрыгнул и полез в лужу; она оказалась ему по колено. Наверное, то была лучшая минута его жизни.

Минут через десять повеселевшие лошади и мокрые дети огляделись и увидели сочную траву, кусты, деревья. Должно быть, кусты цвели, ибо запах был несказанно прекрасен; а ещё прекрасней были звуки, которых Шаста никогда не слышал, – это пел соловей.

Лошади легли на землю, не дожидаясь, пока их расседлают. Легли и дети. Все молчали, только минут через пятнадцать Уинни проговорила:

– Спать нельзя… Надо опередить этого Рабадаша.

– Нельзя, нельзя… – сонно повторил Игого. – Отдохнём немного…

Шаста подумал, что надо что-нибудь сделать, иначе все заснут. Он даже решил встать – но не сейчас… чуточку позже…

И через минуту луна освещала детей и лошадей, крепко спавших под пение соловья.

Первой проснулась Аравита и увидела в небе солнце. «Это всё я! – сердито сказала она самой себе. – Лошади очень устали, а он… куда ему, он ведь совсем не воспитан!.. Вот мне стыдно, я – тархина». – И принялась будить других.

Они совсем отупели от сна и поначалу не понимали, в чём дело.

– Ай-ай-ай, – сказал Игого. – Заснул нерассёдланным!.. Нехорошо и неудобно.

– Да вставай ты, мы потеряли пол-утра! – кричала Аравита.

– Дай хоть позавтракать, – отвечал конь.

– Боюсь, ждать нам нельзя, – сказала Аравита, но Игого укоризненно промолвил:

– Что за спешка? Пустыню мы прошли как-никак.

– Мы не в Орландии! – вскричала она. – А вдруг Рабадаш нас обгонит?

– Ну, он ещё далеко, – благодушно сказал конь. – Твой ворон говорил, что эта дорога короче, да, Шаста?

– Он говорил, что она лучше, – ответил Шаста. – Очень может быть, что короче, – прямо на север.

– Как хочешь, – сказал Игого, – но я идти не могу. Должен закусить. Убери-ка уздечку.

– Простите, – застенчиво сказала Уинни, – мы, лошади, часто делаем то, чего не можем. Так надо людям… Неужели мы сейчас не постараемся ради Нарнии?

– Госпожа моя, – сердито сказал Игого, – мне кажется, я знаю больше, чем ты, что может лошадь в походе, чего – не может.

И она замолчала, ибо, как все породистые кобылы, легко смущалась и смирялась. А права-то была она. Если бы на нём ехал тархан, Игого как-то смог бы идти дальше. Что поделаешь! Когда ты долго был рабом, трудно бороться со своими желаниями.

Словом, все ждали, пока Игого наестся и напьётся вволю, и, конечно, подкрепились сами. Тронулись в путь часам к одиннадцати. Впереди шла Уинни.

Долина была так прекрасна – и трава, и мох, и цветы, и кусты, и прохладная речка, – что все двигались медленно.