Мы слышим, как его тяжелые шаги поспешно удаляются.
Звучат на лестнице. Потом в холле. Он направляется в гостиную.
Раздается вопль Эллиса — внезапный и настоящий. Где-то вдалеке, внизу. А потом все смолкает.
— Итак, — произносит Бренди. — На чем мы остановились?
Она опять укладывает голову между моих ступней и спрашивает:
— Ты не подумывала прибегнуть к услугам пластических хирургов? Ударь меня.
Глава девятнадцатая
Если вам доводилось выпивать с пьяницами, вы наверняка знаете об одной их особенности: они наполняют ваш стакан только для того, чтобы беспрепятственно осушить собственный. Пока вы продолжаете пьянствовать с алкоголиком, выпивка кажется ему вполне приличным занятием. Двое — это уже компания. Пока бутылка не опустошена, пьяница, даже если вы ни разу не выпьете до дна, будет подливать и подливать вам спиртного. И вновь и вновь наполнять свой стакан.
Это выглядит как щедрость.
Так и Бренди Александр, она постоянно заводит со мной разговор о пластической хирургии. И спрашивает, почему я не задумаюсь о ней всерьез. Грудь Бренди набита силиконом, ее талия обработана липосакцией. Бренди — песочные часы, 46-16-26 Катти Кэти, продукт волшебного деяния сказочной крестной, «прекрасная леди» из «Пигмалиона». И мой брат, восставший из мертвых. Вот кто она такая. Бренди Александр — творение пластических хирургов.
И наоборот.
Разговор в ванной.
Бренди все еще лежит на холодном полу, выложенном плиткой, на верхушке Капитолийского холма в Сиэтле.
Мистер Паркер пришел и ушел. Все послеобеденное время мы с Бренди вдвоем.
Я так и сижу на привинченной к стене гигантской раковине улитки. И пытаюсь убить королеву абсолютно бестолковым способом. Ее рыжеволосая голова между моих ступней.
По всему полу цвета морской волны разбросаны помада и таблетки демерола, румяна и перкоцет-5, баклажанные грезы и нембутал.
Я так долго держу в руке пригоршню валиума, что моя ладонь приобрела синий цвет Тиффани.
Все послеобеденное время здесь только я и Бренди. И лучи солнца, льющиеся под все более и более низким углом сквозь большие окна-иллюминаторы.
— Моя талия, — говорит Бренди. Ее графитовые губы приобрели синеватый оттенок. Я бы сказала, синеватый оттенок Тиффани. Это цвет передозировки. — По мнению Софонды, окружность моей талии не должна превышать шестнадцати дюймов, — говорит Бренди. — Но ведь у меня широкая кость, и я высокая. Мой рост — шесть футов. Шестнадцатидюймовая талия — это не для меня.
Я сижу на огромной улитковой раковине и почти не слушаю Бренди.
— Софонда, — продолжает она, — Софонда была уверена, что это все же возможно, а я ей доверяю. Я знала, что однажды очнусь в послеоперационной палате и у меня будет шестнадцатидюймовая талия.
Все это в каких-то других ванных я слышала уже раз десять.
Я поднимаю бутылочку с капсулами билакса и ищу этот препарат в «Настольном справочнике врача».
Билакс в капсулах. Очищение желудка.
«Может, стоит всыпать эту ерунду в незакрывающийся графитовый рот?» — думаю я.
Перенесемся на съемки рекламного ролика, на которых присутствовал Манус.
Тогда мы были еще такими красивыми! Я — с нормальным лицом, он — не напичкан конъюгированными эстрогенами.
Я думала, нас связывает настоящая любовь. Правда думала. А наш роман представлял собой всего лишь продолжительную сексуальную связь, похожую на наркотическое опьянение. Рано или поздно подобное заканчивается.
Манус закрывал свои волшебные голубые глаза и качал головой и сглатывал.
А я, я всегда говорила ему, что кончаю вместе с ним.
В постели мы подолгу болтали.
Это обычное явление — ты твердишь себе, что любишь человека, а на самом деле только используешь его.
За любовь мы постоянно принимаем что-то другое.
Перенесемся к лежащей на полу в ванной Бренди. Она говорит:
— Софонда, Вивьен и Китти — они были со мной в больнице.
Ее пальцы сжимаются в кулаки, поднимаются с пола и начинают двигаться вверх и вниз вдоль туловища.
— На всех трех были мешковатые щетинистые костюмы зеленого цвета. На лацкане у каждой красовалось по драгоценной броши виндзорской герцогини.
Их головы в париках покрывали сеточки для волос, — говорит Бренди. — Они порхали за спиной хирурга. Софонда твердила, что я должна считать от ста до одного… Сто… девяносто девять… девяносто восемь… Ну, ты понимаешь…
Глаза Бренди — эти баклажанные грезы — закрываются. Она дышит глубоко и ровно. И продолжает говорить:
— Врачи, они удалили мне по одному нижнему ребру с каждой стороны. На протяжении двух месяцев я, не поднимаясь, лежала в постели. Зато у меня появилась шестнадцатидюймовая талия. Она и сейчас такая.
Одна из рук Бренди разжимается и скользит по плоской поверхности — тому месту ее тела, где блузка заправлена под пояс юбки.
— Они удалили мне два ребра. Я никогда их больше не видела. О чем-то подобном говорится в Библии.
Она имеет в виду процедуру создания Евы.
— Не знаю, почему я позволила им проделать со мной все это, — говорит Бренди.
И засыпает.
Перенесемся назад, в ту ночь, когда мы с Бренди покинули «Конгресс отель» и отправились в это путешествие. Бренди мчала на такой скорости, которая допустима лишь в два тридцать ночи в открытой спортивной машине с заряженной винтовкой внутри и напичканным наркотиками заложником в багажнике.
Глаза Бренди скрыты темными очками. Ей требуется немного уединения. Мимолетное очарование другой планеты пятидесятых годов, она покрывает рыжеволосую голову шарфом Гермеса и завязывает его под подбородком.
В очках Бренди я вижу собственное отражение. В них я маленькая и ужасная. Холодный ночной ветер продолжает трепать мои волосы. Мое лицо… Если бы вы дотронулись до моего лица в темноте, то наверняка решили бы, что касаетесь апельсиновых корок и кусков выделанной кожи.
Мы направляемся на восток, от кого-то убегая. От кого точно, я не знаю. От Эви, или от полиции, или от мистера Бокстера, или от сестер Рей. Или ни от кого. Или от будущего. Или от судьбы. От взросления и старения. От необходимости собирать по крупицам то, что еще не растеряно. Можно подумать, побег в состоянии избавить нас от нужды мириться с собственной участью.
В данный момент я с Бренди. Потому что не представляю себе, как бы убегала без нее. Потому что сейчас в ней нуждаюсь.
Не то чтобы я ее любила. Вернее, его. Шейна.
Слово «любить» в данном случае вообще звучит как-то неуместно.
На Бренди шарф Гермеса. И темные очки. И косметика. Я смотрю на ее несравненное величество в мелькающем свете, мелькающем свете, мелькающем свете фар встречных автомобилей.
Я гляжу на нее и вижу то, что видел Манус, когда звал меня кататься на яхте.
Я смотрю на нее, сидящую со мной рядом в машине Мануса, освещенную вспышками света, и понимаю, что я в ней люблю. Себя.
Бренди Александр выглядит точно так же, как выглядела до несчастного случая я. И это неудивительно.
