Нина делает несколько глотков. На глазах у неё выступают слёзы.
Молчаливый Никос доливает кружку и протягивает мне. Я залпом выпиваю её. Водка крепкая, с непривычным ореховым привкусом.
— Ну как? — торжествующе говорит хозяйка. — Может, вы скажете, что когда-нибудь пили такое? Лучший виноградной водки вы не найдёте во всём городе! Теперь идите наверх, обсушитесь.
Но нам не хочется уходить. Мы смотрим, как давят в корыте виноград, как сливают в чан мутный сок, как сдавливает выжимки тугой, деревянный, окованный медью пресс. От выпитой водки и резкого винного запаха чуть кружится голова.
Потом мы сидим в просторной кухне. Мой пиджак и платье Нины сохнут у плиты. Нина запелената в огромный халат хозяйки. Хозяйку зовут Мария Ивановна. Говорит она за всех четверых. Никос только следит за тем, чтобы не пустел большой глиняный кувшин на столе. Мы едим золотистую, буквально тающую во рту копчёную скумбрию и фантастическую яичницу «по-гречески», с обжаренными помидорами и маринованным луком. В глиняном кувшине молодое розовое вино. Оно немножко похоже на шампанское. Мария Ивановна щедро накладывает нам по полсковороды яичницы. Нина смотрит в ужасе на свою тарелку, но после выпитой водки и вина яичница незаметно исчезает. Вслед за нею на столе появляется жареная рыба, затем фаршированные баклажаны, потом варенье и медовая пахлава, и, кажется, не будет конца этому пиршеству.
Отяжелев от еды, мы сидим у стола. Мы уже видели в сёмейном альбоме фотографии всех родственников гостеприимных хозяев, мы знаем, что у них двое сыновей-близнецов — Манус и Иван. Их так назвали при рождении в честь двух дедов. Но, когда близнецы подросли, выяснилось, что в нарушение всяких правил один из них вылитая мать, а другой как две капли похож на отца. И теперь мы смотрим в альбоме фотографии русого голубоглазого Мануса и смуглого брюнета Вани.
Их нет сейчас дома. Год назад сыновей призвали в армию. Старики остались одни, и, быть может, поэтому они так заботливо потчуют двух случайных молодых гостей.
Уже давно просох мой пиджак, а за окном всё льёт и льёт дождь. Наша турбаза на другом конце города. Не хочется уходить из тепла. Нина наконец подымается.
— Нам пора, Саша…
— Куда? — вскидывается хозяйка. — Смотрите, какой зарядил!
— Что делать. Может быть, это на всю ночь… Большое, большое спасибо вам!
Нина берёт своё платье. Я — пиджак.
— Ну и что? Может, вы думаете — у нас не хватит для вас места? Ты слышишь, Никос? Они думают, что в нашем доме не найдётся места! Оставайтесь. — Хозяйка решительно, забирает мой пиджак.
Я молчу. Я бы с удовольствием остался, но не знаю, как отнесётся к этому Нина. Пауза затягивается.
— Нет, — говорю я. — Что вы! Спасибо. Мы пойдём.
— И не думайте…
— Нет, нет, право…
— Ну хорошо, если у вас нет жалости до себя, то пожалейте её! Или вам будет приятно завтра видеть её с воспалением лёгких? Смотрите, какая она красная. У неё уже температура! Скажите же ему, Нина, что у вас температура!
— А может быть, правда останемся?
Наверное, ослышался. Неужели это говорит Нина?
— В самом деле… Такой дождь…
— Вот я слышу умные речи! — подхватывает хозяйка. — А то заладил — пойдём да пойдём. Сейчас я вас устрою!
Нина стоит отвернувшись. Уже в дверях хозяйка останавливается. Секунду колеблется, но всё-таки спрашивает:
— Вы извините, конечно… Я не спросила: вы как же будете — муж и жена?
— Конечно, — не задумываясь, говорю я. — Конечно. Муж и жена.
И всё-таки хозяйка переводит взгляд на Нину. Я равнодушно рассматриваю на стене вырезанную из «Огонька» репродукцию с изображением рыбачьей шаланды.
— Да, — говорит Нина, — конечно…
Мы одни. Мы лежим рядом. В комнате темно. Смутно проступают очертания мебели. Тяжёлый шкаф, письменный стол, этажерка с книгами. Это, видно, была комната сыновей хозяев. Над постелью на стене неясный тёмный прямоугольник. Я лежу на спине с открытыми глазами. Я знаю, что Нина тоже не спит.
— Нина, почему ты сказала «да, конечно»?
— А что мне оставалось? Спорить с тобой? Не думай, что это что-то значит.
— А я не думал.
— И не думай.
— И не думаю…
Мы снова молчим.
Мы лежим в удивительной тишине. Исчезла комната, дождь за окном, весь мир. Существуем только мы. Разве я знал раньше, что это такое счастье — просто лежать рядом с той, которую любишь. Время остановилось. Мы весь мир. Мы вдвоём.
И вдруг ослепительная молния прорезала тьму. Мы невольно отодвигаемся друг от друга. Молния обшаривает комнату, выхватывая из углов нашу постель, старинный шкаф, этажерку, горшки с цветами на подоконнике. Нина испуганно вскрикивает.
Сноп света исчезает. Он теперь скользит за окном по всей вселенной.
— Прожектор! — говорю я. — Тьфу, чёрт! Морской прожектор!
Луч прожектора, описав гигантскую параболу, вновь возвращается в нашу комнату. На этот раз я успеваю разглядеть темный прямоугольник на стене: столб света на мгновение вырвал из темноты фотографию. На ней сыновья хозяев: русый Манус и чернявый горбоносый Иван. Чуть напряжённые, в новеньких гимнастёрках, в пилотках на стриженых головах, они смотрят на нас со стены.
Я встаю. Подхожу к окну. Дождь перестал. Очистилось море. В небе показались звёзды. Луч прожектора продолжает обшаривать мир. Вот он, скользнув по звёздам, опускается к морю. И вдали у горизонта в полосе света — строгие тяжёлые силуэты кораблей. Мимо города идёт эскадра Черноморского флота.
Нина неслышно подходит сзади, кладёт руку мне на плечо.
…Я натыкаюсь на Риттера. Он опять остановился.
— В чём дело?
— Пора обедать.
— Рано.
— Я устал.
— А я нет. Вперёд!
Я лежу, прислушиваясь к тишине. Риттер спит. Я понимаю, что так долго продолжаться не может. Сегодня я отказался от ужина, предоставив Риттеру самому заботиться о себе. Подозрения лейтенанта от этого только усилились, конечно. Он разогревал консервы, варил кофе — доносились дразнящие запахи. Я поел всухомятку, не разводя огня, когда уже стемнело. Теперь я не сплю. Высоко в небе висят холодные звёзды. «…И звезда с звездою говорит…» Удивительный образ тишины. Как будто поэт так же лежал в ледяной пустыне. и смотрел на звёзды в мёртвой тишине, когда кажется, что можешь подслушать шёпот звёзд. Я вижу их как будто сквозь редкую кисею. Даже ночью зрение не восстанавливается полностью. А завтра, судя по всему, снова будет солнечный день. И завтра Риттер наверняка сделает выводы из моего странного состояния. Больше мне не удастся скрывать свою слепоту.
…Вероятно, я всё-таки задремал. Меня разбудил страшный треск. Со скрежетом рушился мир, а мы проваливались в пропасть. Леденящий холод охватил всё тело — спальный мешок полон воды. Несколько
