…«Выпьем за Сталинград!..», «Где мой автомат?..», «У вас больные глаза…» Дым над зимовьем… «Берите ещё…» Тяжёлое тело Дигирнеса на снегу…
Я спустил предохранитель пистолета.
Риттер стал пятиться назад. Его глаза, не отрываясь, следили за пистолетом. Он сделал ещё шаг назад, запутавшись в лямке, споткнулся и сел на землю. Он не вставал. Он сидел на снегу и смотрел на меня. Он ничего не говорил. Подняв голову, он смотрел мне в лицо. Если бы он был в очках, я бы, наверное, выстрелил сразу. Но на меня смотрели безоружные глаза смертельно испуганного человека.
В памяти всплыло бледное лицо радиста в рубке «Олафа». Норвежский флаг, ползущий по нависшему над водой флагштоку. Крики людей…
Я опустил пистолет. Меня бил озноб.
— Возьмите жир, — сказал я, — разведите огонь. Вскипятите воды.
Риттер не двинулся с места.
— Слышите? — я тяжело рухнул на сани. — Как можно больше воды…
Риттер, косясь на пистолет, поднялся. Резь в желудке не унималась. Голову будто стянуло обручем.
Риттер набросал в миску с жиром мелко наструганных щепок, попросил спички. Я кинул коробок. От резкого движения меня снова вырвало. Когда я лежал спокойно, было немного лёгче. Я лежал и смотрел на спину Риттера, пока он разводил огонь. «Чёрные канарейки… голуби… редчайшие попугаи…»
6
Меня спасло то, что у нас было много топлива и свежего мяса. С Риттера я не спускал глаз, но он беспрекословно выполнял все приказания. Вырыл снежную яму, грел воду, варил бульон.
Через три дня я почувствовал себя сносно. Правда, ещё болела голова и шелушилась кожа на руках. Я приказал Риттеру собираться в путь. Он с недоумением посмотрел на меня.
— Вы не хотите ещё несколько дней отдохнуть?
— Нет. Собирайтесь.
Дорога ухудшилась. Я был слишком слаб, чтобы тащить сани, поэтому Риттер один впрягся в лямки, а я подталкивал нарты сзади. Плохо, что нарты не приспособлены к глубокому снегу. У них узкие полозья, и у торосов они проваливаются по самый передок в глубокий рыхлый снег. В день мы проходим не больше трёх-четырёх километров. Тому, кто идёт впереди, тяжелее. К вечеру Риттер едва передвигает ноги.
7
Риттер, безучастный ко всему, сидит у саней. Глаза его закрыты. Он даже не снял лямки. У меня тоже нет сил развести огонь. Открываю банку консервов. Но Риттер так устал, что не может есть.
— Оставьте, — бормочет он, не открывая глаз. — Не хочу… Ничего не хочу…
Но я не могу оставить лейтенанта в покое. Он совсем ослабнет, завтра предстоит такой же трудный день. Я вкладываю в его руки комок замёрзшего мяса и галету. Риттер машинально откусывает кусок галеты. Медленно жуёт. Тяжело приподымает веки. Смотрит на меня отсутствующими воспалёнными глазами.
— Откуда, — бормочет он. — Откуда вы? Кто вы такой?.. Непостижимо…
Он говорит ещё что-то по-немецки.
— Ешьте, — устало говорю я. — И ложитесь спать…
Риттер подымает голову.
— Ненавижу, — шепчет Риттер. — Не думай… Убью… Всё равно убью при первом…
— Заткнитесь, Риттер, — говорю я. — Я хочу спать.
Лейтенант затихает.
— Я презираю себя. Почему ты не убил меня? Почему? Зачем я тебе нужен?
Лейтенант пытается встать, но ноги не слушаются. Снова валится в снег.
Я кидаю ему одеяла. Слышу, как он возится, устраиваясь на ночлег. Я знаю, как он будет спать: на правом боку, подтянув колени к самому подбородку. Спит как мёртвый, ни разу не повернувшись за ночь. Во сне тяжело дышит, иногда хрипло кашляет.
Я знаю каждый его шаг, каждое движение, каждый вздох. Я знаю о нём очень много и очень мало.
Странная судьба свела нас вместе. Кругом тысячекилометровый простор, а мы боремся насмерть за право быть первым на узенькой тропе.
Глава шестая
1
Приближалась полярная ночь. Днём солнце словно нехотя подымалось над горизонтом и исчезало, описав невысокую дугу. Наступали долгие светлые сумерки. До полной темноты мы успевали пройти ещё несколько километров.
Ветер по-прежнему устойчиво дул с юга. Однажды утром мне пришла в голову счастливая мысль. Из двух сохранившихся реек я сколотил подобие мачты и на ней закрепил брезент. Ветер тут же надул импровизированный парус. Я тянул сани вместе с Риттером, и на ровных местах мы теперь шли намного быстрее.
В этот день мы сделали хороший переход и остановились на ночлег у огромной, как горный хребет, гряды торосов.
Утро было солнечное, почти весеннее. Я решил разведать дорогу и, прихватив бинокль, поднялся на самый высокий, запорошенный снегом торос. Впереди лежала широкая ледяная равнина, пересечённая грядами торосов и огромными тёмными трещинами разводий. Всё было как обычно.
Я уже собирался вернуться, как вдруг гулко забилось сердце. Всё поплыло в окулярах. Я опустил бинокль, справился с волнением. Протёр линзы. Снова поднёс бинокль к глазам. Нет, мне не показалось — на горизонте, чуть влево от направления нашего пути лежала резкая выпуклая полоска. Её серповидный выступ отчётливо выделялся на фоне голубого неба. Полоска была серебристо-белой, как луна днём. Может быть, это действительно луна, не успевшая скрыться за горизонтом? Но прошла минута, вторая, третья… У меня уже застыли ноги, а полоска всё не трогалась с места. Она лежала прочно, как нанесённый художником на холсте нежно-белый мазок у края голубого поля. Такую картину я бы назвал «Земля».
Позади послышалось тяжёлое дыхание. Я совсем забыл о Риттере. Заинтересованный моим долгим отсутствием, он карабкался на вершину тороса. Я посторонился, давая ему место на узкой площадке. Мне не терпелось поделиться своим открытием.
Я шагнул в сторону, и в тот же миг что-то хрустнуло под моими ногами. Я полетел вниз. Выронив бинокль, я успел вцепиться в край льда. Ноги висели над пустотой. Подо мной была глубокая яма, едва прикрытая сверху подмёрзлым снегом. Может быть, она шла до самой воды. Я подтянулся на руках. Риттер смотрел на меня. Ноги скользили по ледяной стене. Отчаянным усилием я приподнялся над ямой. Риттер шагнул вперёд и расчётливо ударил меня сапогом в грудь…
