Анастасия попадала под амнистию.
Княгиня, узнав, что ее подопечная выходит на волю, даже слезу пустила.
– Вот, студентка, сбылась твоя мечта! Только пообещай мне, что никаких глупостей делать не будешь! А то знаю тебя – с перочинным ножиком отправишься к Остоженскому и попытаешься сделать ему фудзияму...
– Харакири, – слабо улыбнулась Настя.
– Ну, все едино! – ответила Елена Павловна. – Забудь о нем, студентка! Он птица высокого полета. Я же вижу – ты что-то задумала, но мне не говоришь. Не доверяешь, стало быть, а меня это обижает. У тебя имеется шанс начать новую жизнь, им и воспользуйся. У тебя семья есть, квартира в Питере, да и сама ты не дура. Вот окончишь свой университет, найдешь хорошее место – и в долгий путь на долгие года! Ты уж мне пиши, не забывай...
Настя обняла женщину и сказала:
– Вас, Елена Павловна, я никогда не забуду. Вы мне жизнь спасли. Я не только писать буду, но и на свидание приеду.
Княгиня вытерла предательские слезы.
– Не думала и не гадала, что дочку обрету. Ты, студентка, мне дочкой и стала! Я как тогда, в изоляторе, тебя увидела, так сразу сердце и екнуло. Ну, думаю, вот она, моя кровиночка!
Насте было тяжело расставаться с Княгиней, которой предстояло сидеть и сидеть. Девушка сообщила тете Оле о том, что ее выпускают, но ответа не получила. Колонию она покинула в начале июля 1992 года.
День был жаркий, солнце нещадно палило, а вещи у Насти были зимние. И все же, зажав в руках большой кулек, девушка, щурясь на солнце, чувствовала себя счастливой. Она свободна! Вернее, совсем как булгаковская Маргарита, невидима и свободна. Да, да, невидима и свободна!
У ворот колонии Настю никто не встречал. Она надеялась, что тетя Оля или дядя Дима приедут в Нерьяновск, однако, по всей видимости, что-то не получилось. Ничего, она сама доберется до родного города.
Больше всего Настю радовало то, что ее не встречали люди Остоженского. Всех, вышедших в тот день, забрали родственники, приехавшие на машинах, и только она одна долго плелась по трассе. А потом села в дачный автобус, который повез ее в Нерьяновск.
Деньги (новые банкноты суверенной России) ей перед самым выходом всучила Княгиня. Настя не стала отказываться, понимая, что наличность ей пригодится. Она провела в заключении два года и четыре месяца. Много это или мало?
Оказавшись в центре Нерьяновска, Настя отправилась на вокзал, где попыталась купить билет до Москвы, оттуда она намеревалась добраться до Петербурга. Билетов на ближайшие четыре дня не было. Тогда Настя, протянув молодой кассирше почти все деньги, сказала:
– Может быть, вы все же посмотрите? Мне очень надо... Очень!
Кассирша, спрятав банкноты, взяла трубку телефона, переговорила с кем-то и заявила:
– Вам сильно повезло, только что сняли бронь с нескольких мест. Вот ваш билет!
Прижав к груди заветный билет (и пусть плацкарта, пусть верхняя полка, пусть боковушка около туалета, лишь бы прочь из Нерьяновска!), Настя вышла из здания вокзала. Город сильно изменился – всюду возникли ларьки, киоски, новые магазинчики, закусочные, рестораны и даже казино. Поезд отправлялся под вечер, и у Насти было еще около шести часов.
Она прогулялась по центру, прошла по Театральной площади и посмотрела на окна квартиры, в которой жила когда-то их дружная семья. Семья, которую уничтожил Глеб Романович Остоженский. Окна были закрыты тяжелыми красными портьерами.
Настя села в трамвай и доехала до остановки «Стадион». Она должна это сделать, должна!
Девушка не без труда по памяти отыскала дом, в котором проживали Хрипуновы, на скамейке у подъезда увидела нескольких старушек. Марии Прокофьевны среди них, к счастью, не было. Представившись заблудившейся приезжей, она спросила, как доехать до вокзала. Словоохотливые старушки стали тотчас давать рекомендации. Настя взглянула на окна квартиры, ставшей для нее роковой, надо же, кирпичи под окнами жилища Хрипуновых почернели.
– А здесь что, пожар был? – спросила Настя.
Одна из старушек закивала:
– Да здесь такое было! В следующем месяце будет ровно два года.
– Нет, Пантелеевна, не в августе все произошло, а в июле! – заявила другая бабулька. – В этом месяце два года, в этом!
– Прокофьевну бы сюда, она бы точно спор разрешила... Царство ей небесное! – заметила, перекрестившись, третья.
– А что, она умерла? – поинтересовалась Настя.
Итак, главной свидетельницы обвинения уже нет на свете. Ну что ж, достопочтенной глазастой Марье Прокофьевне Петуховой было ведь под восемьдесят.
– Умерла, умерла, – поддакнула старушка, – с полгода уже как. Тромб у нее оторвался. Что-то в нашем доме в последнее время много мертвяков, прямо напасть! Теперь тут племянник ее живет, так у него всю ночь музыка и бабы. А участковому хоть бы хны, ему племяш Прокофьевны на лапу дает, и тот делает вид, что все в порядке. Просто колдовство какое-то!
– Я же говорю – порчу на дом навели, – резюмировала ее товарка. – А все началось с них!
Бабулька ткнула костлявым пальцем в окна квартиры Хрипуновых.
– Верно, верно говоришь, Ильинична, – закачали головой другие. – Все с Хрипуновых и пошло! У них квартиру разнесло – газовый баллон взорвался. Покойный Степан-то Игнатьич хранил газовый баллон для дачной плиты зимой здесь, вот и доигрался. Вся квартира полыхала, потолок обвалился, стекла у всех повышибало.
– А потом и жена его, Лидия Мироновна, тоже преставилась, – заявила другая старушка. – Сорок дней не прошло, а она вечером с работы возвращалась из поликлиники да оступилась и в канализационный люк провалилась, шею себе сломала. Впрочем, поделом ей! Она, как муж только помер, сразу к полюбовнику своему бородатому переехала.
– Переехала, потому что в квартире все сгорело, – встряла еще одна бабка. – А потом у того, у Иванова-то, обнаружили рак в мозгах. Еще бы, он ведь в Чернобыле был, реактор тот тушил. А вот скажите, излучение-то радиационное, оно как, сквозь стены проходит? Может, он нас всех тут заразил...
Старушки стали обсуждать животрепещущую тему, а Настя, бросив взгляд на квартиру Хрипуновых, пошла к трамвайной остановке. Итак, за прошедшие без малого два с половиной года свершилось многое. Умерла Марья Прокофьевна, и в смерти старушки ничего подозрительного не было. А как быть со смертью Хрипуновых? Особенно занимало Настю то, что их квартира полностью выгорела. Как будто кто-то пытался уничтожить улики. Только почему «как будто»? Дядя Глеб постарался, и она, идиотка, сама навела его на след бывшего патологоанатома. Взрыв баллона подстроили и квартиру сожгли, чтобы изуродованный труп Хрипунова не вызвал подозрений – наверняка его сначала пытали, выбивая месторасположение тайника. Знала ли Лидия Мироновна о протоколе, Настя могла только предполагать, однако вряд ли неверная жена случайно угодила в открытый канализационный люк, скорее всего, ее туда спихнули.
И Настя уже не сомневалась в том, что Глеб Романович Остоженский напрямую причастен к этим злодеяниям. Генерал-майор сделал все так, чтобы никто и никогда не узнал правду об истинных обстоятельствах смерти прокурора Лагодина. Только вот почему дядя Глеб так и не предпринял вторую попытку уничтожить ее в колонии?
Девушка вернулась на вокзал, заняла место в зале ожидания и принялась мысленно сортировать известные ей факты. Время пролетело незаметно, и женский голос объявил, что на первый путь прибывает скорый поезд до Москвы. Наконец-то Настя смогла расположиться на верхней полке и заснуть.
В столице ей пришлось задержаться на два дня, так как билетов до Петербурга на ближайшее время не было. И вот наконец Настя прибыла в свой родной город. Как же долго она мечтала об этом моменте, сколько раз во сне ей виделся родной дом!
Настя оказалась около родительской квартиры, но на звонки никто почему-то не реагировал – судя по
