действительно украли с этого склада, но он никого не убивал. Его подставляют.
— Сколько ему лет?
— Семнадцать.
— Да, в этом возрасте действительно могущественные враги, — вздохнул я. — Он уже признался во всем. Что же ты хочешь?
Подперев кулаком подбородок, я смотрел на иерея, отвечавшего мне кротким и невинным взглядом. Я не выдержал первым:
— Ты здоровый, умный мужик. Если б я не знал тебя лично, то подумал бы, что ты наивен, как ребенок. Был бы ты опером, я подумал бы, что ты надрался в хламину и у тебя белая горячка… А так мне кажется, что ты просто издеваешься. Да?
— Я такими вещами не шучу. У людей беда. Оступился парень, сошел с пути праведного, но не подталкивать, же его в болото, вешая на него всех собак…
— Там есть, кому разбираться. Виноват — накажут, невиновен — отпустят. Ты понимаешь, что влезть в это дело и тем более пытаться его развалить неэтично по отношению к местным оперативникам и спецслужбе? Ведь убитый — иностранец, а, следовательно, задействована спецслужба, в которой работают профессионалы. Все они уверены, что преступление совершил этот парень, а вы со стариком убеждаете в обратном… Нет, своим же я портить картину не хочу. Преступник задержан и изобличен, почему я должен вмешиваться в работу своих коллег? И без того хватает коррумпированных прихвостней, продажных и трусливых следователей и зажравшихся адвокатов…
— Ничего не надо разваливать. Надо раскрыть. Поймать настоящего убийцу. Освободить невиновного.
— Да почему «невиновного»?! — сорвался я. — Почему «невиновного»?! С чего ты взял, что он невиновен?! Вещий сон? Глас свыше? Там улики. Улики и доказательства, говорящие о его непосредственном участии в этом деле и вероятном убийстве. А какие у тебя доказательства?!
Разумовский придвинулся ко мне вместе со стулом И, повернувшись в профиль, указал на свой нос:
— Вот! Вот мое самое главное доказательство — нюх. Пришей его к делу. Только не забудь внести в опись вещественных доказательств.
— Не юродствуй.
— Вдумайся.
— Отче, у меня поганое настроение и, как следствие, поганый день. Иногда я схожу с ума и помогаю тебе, чем могу. Но сейчас я совершенно серьезно заявляю: я не стану влезать в это дело и разваливать его. Наверное, у меня не такой чувствительный нос, как у тебя, поэтому, как все нормальные люди, я отталкиваюсь от фактов и доказательств. А их хватает в этом деле на десятерых.
— У нас в стране есть очень циничная поговорка: «Закон — что дышло, куда повернул, туда и вышло», а как дела «шьются», ты и сам знаешь. Лишняя головная боль никому не нужна, а тут иностранца убили. Все козыри для раскрытия на руках, кто ж будет вглубь заглядывать? Зачем? Неровен час, все развалится, этого придется выпустить, а где найти настоящего убийцу?. И с чего ты взял, что мы развалим дело? Мы его раскроем и подарим местным оперативникам. Будет точно такое же раскрытие, только невинный окажется на свободе, а его место займет виновный. Вот это и будет правильным, а не твои теории по поводу поруки сослуживцев. Это покрывательство, а не взаимопомощь и солидарность…
— Отче, не буди во мне зверя! Он занесен в «Красную книгу», как редкий вид скунса. Ты меня знаешь, я не бюрократ, и честь офицера у меня есть, но в данном случае…
— А куда он остальную технику дел? — неожиданно спросил Разумовский. Остальные видеомагнитофоны и телевизоры?
— Что? Какие… Ты же сам сказал — изъяты у него из квартиры.
— Изъяты три. А остальные полторы тысячи? И тысяча магнитол? Да еще пятьсот электронных пишущих машинок? Да триста цветных телевизоров? Тоже продал на рынке?
— Ну… э-э…. А куда он их дел?
— Прежде чем решать, куда он их дел, ты представь, как он их выносил. Только не «каким способом», а в течение какого срока? Это же три с лишним тысячи предметов. И как он их намеревался сбыть? Куда загрузил и как увез? Как спланировал операцию такого масштаба и почему все так гладко прошло?.
Я задумался. С этой стороны дело приобретало иной оборот, но…
— Ты знаешь, что у меня куча недописанных бумаг, половина из которых секретные, а две трети просроченные? Что в отделе нас осталось только трое и мы дежурим через день? Что нам не хватает времени даже на раскрытие своих происшествий? Сергеев в отпуске, Прохоров сдает экзамены в высшую школу, Кириллочкин на больничном…
— Это уже агония, — обрадовался иерей. — Будем добивать… Значит, ты признаешь несостоятельность обвинений?
— Не признаю. Зато теперь понял, кого ты мне напоминаешь. Того попа из ильфо-петровских «Двенадцати стульев», который измором захватил желанный гарнитур… И что мы с тобой препираемся как дети, право слово?! Ты знаешь слова «не могу» и «нельзя»?
— Я знаю слова «хочу» и «не хочу». Перечисленное тобой относится ко второму. Коля, ведь посадят парня. Как пить дать, посадят. Ловушка захлопнулась, и никто больше копаться, там не станет. Даже сам парнишка это понял, сломался и взял все на себя. Я не знаю уж, каким его способом там «уговаривали», по теперь он сам себе приговор подписал. А дело еще свежее, еще не все потеряно… Попытаться-то можно. Его пока что в отделе держат-допрашивают, оформляют, но завтра-послезавтра в «Кресты» увезут. Последний шанс с ним пообщаться. Ведь ты же можешь?. Скажи, что по поводу кражи с вашей территории. Ну, Коля…
— Как же ты мне, — с чувством начал я, — осточер… надоел! Завтра же рапорт начальству подам о том, что «в связи с мешающими оперативной работе попами прошу передвинуть церковь на территорию соседнего отдела»… Или за пределы города.
— Значит, ты согласен?
Я промолчал.
— Ну, Николай Иванович… Я ведь один тут не управлюсь. Поверь: мог бы в одиночку осилить и отрывать бы от дел не стал. Уж больно жалко парня.
— А меня не жалко? Как только разберусь с этим делом, пойду прямиком к вашему старшему… настоятелю, или как он там называется, и серьезно поговорю с ним о твоем совершенно безобразном…
— Вот и славненько, вот и договорились, он широко улыбнулся и, извлекая из складок одеяния бумажку, протянул мне. Здесь его полные данные, номер отдела, телефон оперативника и фамилия следователя, ведущего это дело… Я к тебе завтра днем загляну, да?
Я положил бумажку на стол и придавил ее медной пепельницей. Достал сигарету, закурил и отвернулся к окну. В отражении стекла я увидел, как иерей встал и, стараясь производить как можно меньше шума, вышел, словно опасаясь, что я передумаю. Дверь за ним закрылась, и я вновь остался наедине со своими мыслями, скучным вечером и хлопьями снега за окном…
Оперативный уполномоченный Юра Сафонов был занят тем, что вставлял в разбитое окно стекла. В кабинете было холодно, а на полу возле открытого окна уже лежала небольшая горка залетевшего с улицы снега.
— Добрый день, — поздоровался я. — Моя фамилия Куницын. Это я звонил сегодня утром.
— Проходи и присоединяйся, — предложил мне Сафонов. — Подержи вот здесь, я сейчас отмерю… Так… Теперь перехвати с этой стороны… Хорошо. Видишь, что паразиты наделали?! Вчера изъял довольно увесистую сумку с «правкой», а сегодня они мне — кирпичом в окно. Хорошо, не гранатой… Теперь держи крепче…
Стеклорез противно заскрипел, бороздя гладкую поверхность. Легонько постукивая рукояткой стеклореза вдоль отмеченной полосы, Сафонов отломил ненужную часть и отставил ее к сейфу.
— Что-то слишком ловко у тебя, получается, — заметил я, — уже есть печальный опыт или раньше стекольщиком работал?
— Опыт не пропьешь, — согласился он. — Третье стекло вставляю. Как только с работы выгонят, на
