несправедливым и жестоким. Да, да, вы правы, он бы ни за что не поверил этой фантастической истории. Так пускай же это станет нашей тайной!
Мисс Колтрон, которой предстояло сыграть значительную роль в моей судьбе, сдержала слово: она никому ничего не говорила, когда я ей рассказывала о новых видениях. В большинстве случаев они касались жителей нашего особняка или знакомых мне людей, однако иногда меня мучили видения, героями которых были незнакомые мне личности.
Она даже специально побывала в Петрограде, где посетила салон известного предсказателя Гаруна аль Физьяна, коему поведала о моих видениях. Сей благородный сын Востока пожелал видеть меня, и как- то, воспользовавшись отсутствием отца (он отправился в Москву улаживать какие-то финансовые вопросы), мы с мисс Колтрон поехали в столицу.
Стояла поздняя осень 1916 года, война была в разгаре. Мне, впервые попавшей в современный Вавилон, все было очень любопытно – я вертела головой по сторонам, поражаясь доселе невиданному. На улицах Петрограда царило запустение – чувствовалось, что война, длившаяся к тому времени более двух лет, выбила всех из колеи.
Гарун аль Физьян обитал в большом особняке, обставленном с восточной роскошью. Однако сам хозяин, неопределенного возраста смуглый темноволосый человек с черной бородкой, был облачен в европейское платье и отлично говорил по-русски.
Он угостил меня рахат-лукумом, вялеными фигами и шербетом и, пока я радостно поглощала сладости, расспрашивал обо всем, что мне является во сне. Мисс Колтрон подбадривала меня, и я решила ничего не скрывать.
Предсказатель все время поглаживал бородку (на его пальце посверкивал перстень с большим изумрудом) и, когда я закончила рассказ, промолвил:
– Мне хотелось бы, дорогая Ирина, чтобы ты сейчас попыталась вызвать новое видение.
– Но я не могу! – вырвалось у меня. – Они приходят, когда сами захотят!
– Я знаю. Но ты можешь научиться управлять ими, – пояснил Гарун аль Физьян.
Прорицатель протянул мне руку, и я прикоснулась к ней. Он велел закрыть глаза, что я послушно сделала, и сосредоточиться. В голову мне лезла всяческая чушь – я думала о том, что хорошо бы остаться жить у предсказателя, тогда я могла бы объедаться сладостей от пуза… Но внезапно в ушах зашумело, и в мозгу возникла картинка – женщина, лежащая в пыли, окровавленная, в темной одежде, всадники, стегающие ее нагайками, и маленький мальчик, старающийся защитить несчастную от ударов.
Видение было таким страшным и сильным, что я немедленно открыла глаза.
– Что ты узнала? – спросил меня ласково предсказатель.
Я, прижавшись к мисс Колтрон, с запинками поведала о привидевшемся страшном эпизоде. По мере того, как я рассказывала, Гарун аль Физьян бледнел. Он поднялся с топчана, прошелся по персидскому ковру и наконец произнес хриплым голосом:
– Если бы я не знал, что никому, кроме меня, эта история не известна, то подумал бы, что твой рассказ – жестокая шутка. Мальчик, которого ты видела, это я много лет назад, а умирающая на дороге женщина – моя мать.
Мне стало невыносимо жаль предсказателя.
– Думаю, соматический контакт только подстегивает твои способности, дорогая Ирина, – продолжил он. – Дар твой несомненен и будет сопровождать тебя всю оставшуюся жизнь. Он может принести богатство, как мне, но может стать причиной горя и несчастий.
Он еще долго говорил о чем-то, мне совершенно непонятном: о переселении душ, именовавшемся громоздким словом метемпсихоз, об астральном шнуре, которым в подлунном мире соединены люди, друг друга не знающие, о чудесах мироздания и высшей силе, которой все мы подчиняемся.
Помню только, что на обратном пути мисс Колтрон, обычно говорливая, молчала, а когда мы вернулись в Гатчину, взяла с меня слово, что я ничего не расскажу отцу.
– Милая девочка, ты – феномен, – сказала она. – И только умелое обращение с твоим даром поможет избежать катастрофы. Люди склонны бояться тех, кто обладает подобными способностями, поэтому тебе пока лучше никому ничего не говорить.
Впервые страшное лицо я увидела незадолго до Рождества – последнего Рождества, которое отпраздновала империя. Даже к нам, в Гатчину, проникали слухи о том, что ситуация в Петрограде с каждым днем ухудшается, в городе катастрофически не хватает продуктов, спекулянты вздувают цены до небес, а правительство относится ко всему с полной апатией. Царь находился далеко от столицы, в военной ставке, и множились голоса, требовавшие его отречения.
Но меня, семилетнюю девочку, занимало в то время совершенно иное: лицо было человечьим, с длинной лохматой рыжей бородой, с разинутым в крике ртом, кривыми гнилыми зубами и выпученными глазами. То был монстр, который преследовал меня едва ли не каждую ночь, и я просыпалась в холодном поту. Ужасный субъект не походил ни на одного из известных мне крестьян, и мисс Колтрон, как могла, пыталась меня успокоить, уверяя, что не всем видениям следует уделять внимание.
Я же поняла: что рыжебородый – предвестник грядущей катастрофы, но что именно хотела сообщить мне судьба, я в тот момент, конечно же, не знала. Мне было известно одно: если я когда-либо столкнусь с этим человеком (или чудовищем?), наша встреча будет означать смерть.
Февральская революция воодушевила отца, который уже давно выступал за превращение России если не в парламентскую республику, так хотя бы в конституционную монархию. Он зачастил в Петроград, где пытался принять участие в новых преобразованиях, но быстро разочаровался, заявив, что те, кто номинально правит Россией, – мелкотравчатые стяжатели и неумехи, которые не смогут удержать свалившуюся на них власть.
К тому времени от штата моих гувернанток осталась только верная мисс Колтрон – прочие взяли расчет или попросту бежали, пользуясь всеобщей неразберихой. Покинули нас и многие из слуг, кое-кто прихватил серебряные ножи и вилки да фарфоровые сервизы.
Отец заявил, что мы никуда не поедем и останемся в Гатчине. Однако он изменил свое мнение после прихода к власти большевиков. Лютой зимой 1918 года загорелась наша усадьба, подпаленная невесть кем, скорее всего, одним из бывших слуг. Я наблюдала за феерическим зрелищем пожара и впервые увидела отца плачущим.
Ему удалось спасти документы и наличные деньги, и мы перебрались в Петроград, который находился теперь во власти Советов. Мне, отметившей свой восьмой день рождения, не были ясны политические хитросплетения тогдашнего времени, однако я понимала, что нам грозит опасность только по той причине, что мы весьма богаты.
Адриан Георгиевич снова резко изменил свое мнение и сказал, что нам предстоит длительное путешествие – он принял решение бежать за границу. Вначале отец лелеял мечту перебраться через Финский залив в Скандинавию, однако от затеи пришлось отказаться, так как любого и каждого, кто пытался таким образом покинуть Петроград, расстреливали.
Поэтому вместо того, чтобы уйти на север, мы отправились на юг. Для меня, практически не покидавшей поместье в Гатчине, поездка стала великолепным приключением. Мы были втроем – батюшка, мисс Колтрон, которая стала из гувернантки членом нашей крошечной семьи, и я.
На одном из последних поездов, который покидал столицу империи, подобно Атлантиде, переживавшей крушение, мы сумели попасть в южные провинции. После долгого марша по степям оказались в Симферополе. Отец не питал иллюзий по поводу того, кто победит в схватке «красных» и «белых», и заявил, что предпочтет оказаться как можно дальше от этого безумия – Гражданской войны. Начальные успехи приверженцев монархии сменились постоянными поражениями, и на Крым надвигались войска молодой советской республики, первого в мире пролетарского государства.
Отец, пользуясь старыми связями и обратившись к могущественным знакомым, которых он когда-то представлял в суде, сумел добиться, чтобы наши имена были внесены в число тех счастливцев, что получили место на одном из кораблей, уходивших к портам Европы.
Наконец, когда слухи один ужаснее другого захлестнули город, нам сообщили, что через день мы на бывшем сухогрузе можем покинуть Россию. Вещей при нас было немного – у отца имелся вместительный черный саквояж, в котором находились документы, наличные деньги и остатки драгоценностей, которые он сумел спасти из горящей усадьбы.
