своего «супруга», что моим отцом является один из великих князей, он решил сделать меня своей подругой и наперсницей.
Личностью Поличка был чрезвычайно болтливой, но именно это мне и требовалось. В своих откровениях он смешивал тривиальные дела с политическими секретами, которые доверял ему на супружеском ложе любимый комиссар. Я же фиксировала каждое его слово, собирала информацию.
И скоро узнала, что на день весеннего солнцеворота чрезвычайно узкий круг большевистского руководства планирует в Кремле некое тайное сборище. Прохор Тимофеевич был удостоен чести принять в нем участие, но в роли одного из статистов. Поличку же туда вообще не допустили, чем «личный секретарь» был чрезвычайно расстроен.
Я подбрасывала ему наводящие вопросы по поводу сего сборища, но молодой человек, похоже, и сам не знал, что именно должно иметь место. К тому времени я уже выяснила, что ни Поличка, ни Прохор Тимофеевич версиплями не были и человеческого мяса не потребляли. Однако, похоже, комиссар готовился к посвящению в твари – как раз на том красном шабаше.
Но наверняка там будет происходить не только этот обряд, ведь для превращения человека в версипля не требуется сатанинская библия. Она была нужна для чего-то ужасного и грандиозного. Для заключения пакта с дьяволом!
Прохор Тимофеевич был человеком крайне занятым – уезжал рано утром, возвращался поздно ночью. И сразу следовал в будуар, где ждал его покорный и игривый Поличка. Сам «личный секретарь» тоже не мог усидеть весь день на одном месте и частенько отлучался. Как мне показалось, он встречался с кем-то на стороне. Но амурные дела красных уранистов меня нисколько не занимали.
Более же всего меня занимал кабинет Прохора Тимофеевича. Убираться в нем можно было только под присмотром хозяина, и делать это требовалось очень быстро. Похоже, комиссар хранил в своем кабинете крайне важные и чрезвычайно секретные документы. А ключи от него носил в кармане шинели, не доверяя их никому, даже Поличке.
Так как мое привилегированное положение (я же стала почти подругой «личного секретаря»!) вызывало негодование и ревность со стороны прочей прислуги, я знала, что за мной очень внимательно наблюдают. И о любой моей промашке, вольной или невольной, более того, о любом подозрительном действии, реальном или мнимом, Прохора Тимофеевича тотчас поставили бы в известность. Поэтому мне требовалось соблюдать осторожность. Но именно это весьма ограничивало меня в моих шпионских затеях. А конец марта неумолимо приближался.
Только в начале месяца мне удалось, будучи абсолютно уверенной, что за мной никто не следит, сделать слепки с ключей от кабинета. Для этого мне в самый глухой час ночи пришлось босиком прокрасться в будуар, где на огромной кровати под балдахином, нежась в объятиях друг друга, почивали комиссар и Поличка.
По слепкам были изготовлены ключи-дубликаты, и я с внутренней тревогой стала дожидаться возможности проникнуть в кабинет. На мое счастье, за неделю с небольшим до черной мессы Прохора Тимофеевича срочно, на пару дней, послали в Питер. Требовалось, как сообщил мне говорливый Поличка, доставить спецпоездом из старой столицы в столицу новую ящики с драгоценностями, экспроприированными у высшей знати (саму знать, как водится, ликвидировали).
На время отсутствия комиссара его «личный секретарь» запланировал в особняке приватный, как он выразился, сабантуйчик. Причем самому Прохору Тимофеевичу об этом суаре посреди ночи знать было вовсе не обязательно. Прислуживать на вечеринке должна была одна я – остальная челядь не была в курсе запланированного мероприятия, всех заблаговременно отпустили домой. Видимо, Поличка очень не хотел, чтобы слухи о его веселом времяпрепровождении дошли до «благоверного». На мое же молчание, по его мнению, он мог полностью положиться. Я же сразу поняла: именно этой ночью, когда все домашние шпики окажутся вне особняка, у меня появится реальная возможность проникнуть в кабинет Прохора Тимофеевича…»
«Приватный сабантуйчик «личного секретаря» красного комиссара больше походил на салон Дориана Грея – вдруг невесть откуда в особняке появились неписаной красоты молодые люди, которых принимал разодетый в немыслимо декадентский для революционных времен наряд Поличка. Он лобызал гостей, причем некоторых в щеку, а некоторых прямо в губы, и все действо сопровождалось похлопываниями по интимным местам, обезьяньими ужимками и манерным хохотом.
– Полька, ну ты даешь! Живешь, как настоящая королевична! – слышались из главной залы восторженные комментарии, а также хлопки открываемых бутылок шампанского, удары по голому телу и, позднее, сладострастные стоны.
Меня мало интересовало то, что происходило в главной зале. Но, судя по всему, там имело место нечто наподобие древнеримской оргии. Сервировав стол – гостям были поданы выдержанные вина из погребов «врагов революции», совершенно фантастические для сурового времени года и голодной Москвы экзотические фрукты, черная икра и сладости, полученные в спецраспределителе для новой элиты в Кремле, – я скрылась. Поличка, уже практически обнаженный, заявил, что мне следует убраться на кухню и там ждать дальнейших распоряжений.
Убедившись, что гости находятся в основном в большой зале, хотя несколько парочек переместились в смежные комнаты и ванную, и что им всем есть чем заняться, я действительно отправилась на кухню. Но вовсе не для того, чтобы сидеть за большим деревянным столом в ожидании сигнала – электрического звонка из залы.
Меня так и манил второй этаж особняка, на котором располагался кабинет Прохора Тимофеевича. Наконец, прихватив ключи, сделанные со снятых мной слепков, я крадучись отправилась туда.
В коридоре мерцали газовые лампионы. Я осторожно вставила в замочную скважину ключ и повернула его. Дверь отворилась. В кабинете я включила прихваченный с кухни потайной фонарь и принялась за обыск.
Я как раз просматривала документы, из которых следовало, что большевики уже начали тайно продавать царские драгоценности за рубеж, как вдруг закрытая мной изнутри дверь дрогнула и отворилась. Я замерла от ужаса, парализованная этим кошмарным зрелищем. Неужели Прохор Тимофеевич вернулся раньше времени?
Но на пороге кабинета стоял вовсе не красный комиссар и даже не его «личный секретарь», а один из гостей Полички, которого я успела заприметить, – высокий, статный, с короткими светлыми волосами и пронзительными зелеными глазами.
Закрыв папку с документами, я сделала вид, что старательно вытираю пыль с массивного малахитового чернильного прибора. Но мне бросилось в глаза, что вошедший субъект, увидев меня, смутился – похоже, он не ожидал, что в кабинете кто-то будет.
Присев, я вежливо осведомилась, что ему нужно. Зеленоглазый гость странно посмотрел на меня, а потом перевел взгляд на потайной фонарь, стоявший на письменном столе комиссара.
– Похоже, что вы вторглись в святая святых хозяина без его ведома! – сказал он чуть издевательски по-русски, но с легким иноземным акцентом.
И я, увидев, что его руки облачены в перчатки, а в пальцах зажата воровская отмычка, откликнулась в том же тоне:
– Но и вы, товарищ, наведались сюда далеко не с честными намерениями. Я немедленно подниму тревогу!
Гость качнул головой и с улыбкой возразил:
– Тогда выдадите себя с головой, княжна!
Я в страхе взглянула на него. Откуда он знает мой титул? А потом сообразила, что говорливый, неуемный Поличка наверняка разболтал своим дружкам тот факт, что я якобы являюсь внебрачной дочерью одного из Романовых.
– Прошу вас покинуть кабинет товарища комиссара! – заявила я твердо и, прихватив потайной фонарь, направилась к двери.
Гость вздохнул, пропустил меня и вдруг воскликнул:
– Как же вы на нее похожи, княжна! На свою прабабку, Аделаиду фон Готтлиб.
От неожиданности я выпустила фонарь из рук, и тот наверняка упал бы на пол, если бы незнакомец не подхватил его. Зеленоглазый назвал имя моей прабабки! Моей настоящей прабабки! Но откуда оно ему
