призрак спокойной, сытой и счастливой семейной жизни с нелюбимым человеком, дюжина детей (на меньшее количество Клод-Этьен согласен не был) и роль хозяйки замка крестоносцев во французской провинции.
Свадьба обещала стать самым запоминающимся событием сезона. В качестве щедрого подарка Клод- Этьен выкупил почти все драгоценности, некогда принадлежавшие нам и проданные родителями в Лондоне. Чем ближе становился день свадьбы, тем яснее я понимала: Клод-Этьен для меня совершенно чужой человек. И если раньше я испытывала к нему симпатию, то теперь начала яростно ненавидеть.
В конце ноября 1921 года я сопровождала papa на торжественное заседание «Союза Возрождения России», клуба, объединявшего бывших политических деятелей империи.
Заседание проходило в одном из особнячков на рю Дарю. Попав в фойе, украшенное регалиями царской России, мы наткнулись на бывших депутатов, экс-министров, промышленников, некогда влиятельных журналистов и представителей Дворянского собрания. Отец, который являлся заместителем президента союза, чувствовал себя в своей тарелке, мне же было не по себе: никто из присутствовавших не хотел признавать, что их собрание превратилось во встречу призраков затонувшей Атлантиды.
В семь часов вечера началось торжественное заседание, которое прошло в богато украшенном зале. В креслах расположились сливки петербургского и московского общества, грянул гимн «Боже, царя храни», который все подхватили. С торжественным словом к собравшимся обратился президент союза, великий князь Кирилл Павлович, один из претендентов на престол в случае реставрации в России монархии. Его встретили оглушительными овациями, и на мгновение мне показалось, что собрание происходит не в парижском предместье, а в Петербурге. Но эти иллюзии быстро рассеялись.
После представителя императорского дома взял слово папенька, который рисовал упоительные картины славного будущего, ожидающего нашу родину, – после низвержения Советов, само собой разумеется.
Папенька произнес в тот день лучшую речь в своей жизни, речь, полную огня, надежд и страстных призывов. Ее много раз прерывали криками «Ура!» и восторженными, долго не смолкающими аплодисментами.
Мало кто обратил внимание на странного бледнолицего господина, который уселся рядом со мной на первом ряду. Внешности он был самой заурядной – песочные чахлые усики, водянистые голубые глаза, узкие бескровные губы. Он постоянно крутил шеей, которую сдавливал воротничок, а капли пота скатывались с его висков – меня это несколько удивило, так как в особняке было холодно.
Как только великий князь начал свою речь, нервный господин, сидевший около меня, напрягся. Я увидела, как его рука скользнула в карман драпового пальто, но потом устремила глаза на Кирилла Павловича, который в парадной уланской униформе, с лентой Андрея Первозванного и множеством орденов, вещал о том, как он поступит с лидерами большевиков, когда станет императором.
Его слова потонули в грохоте оваций. Все поднялись с кресел, только я осталась сидеть. Мой сосед, вытянув руку, приблизился к сцене, где за столом, застеленным зеленым сукном, восседали члены правления союза, в том числе и великий князь.
Бросив рассеянный взгляд на бледнолицего, я к своему ужасу увидела, что в руке у него зажат револьвер, дуло которого направлено на самонареченного российского императора.
– Да здравствует мировая революция! – визгливым голосом закричал субъект. – Это не товарищ Ленин понесет наказание, а ты, собака Кирилл Романов, найдешь сейчас свою погибель! Получай то, что заслужил!
То, что случилось дальше, навечно отпечаталось в моей памяти. Грянуло несколько выстрелов, все заволокло пороховым облаком. Я в числе прочих бросилась к убийце – его уже сшибли с ног, вырвали револьвер и били кто чем.
Переведя взгляд на сцену, я увидела страшную картину: революционер нанес смертельные ранения, но не великому князю, который с выпученным взором и отвисшей челюстью стоял как истукан, а моему papa. Только потом я узнала от людей, которые следили за происходящим из глубины зала, что в тот момент, когда убийца спустил курок револьвера, мой отец заслонил будущего императора грудью.
Я ринулась на сцену – отец лежал на пыльных досках и хрипел, по белой манишке растекались пятна крови, на губах пузырилась красноватая пена. Я склонилась над papa, он пытался что-то сказать мне.
– Доктора, немедленно доктора! – кричали со всех сторон. – Граф Синеоков-Палей ранен!
Меня оттеснили в сторону, два господина пытались реанимировать папеньку, но это не увенчалось успехом. Глаза papa закатились, его тело пронзила судорога, и он вытянулся на пыльной сцене.
Мне стало ясно, что мой отец умер. В зале царила суматоха, достопочтенные представители высшего общества молотили стрелявшего и дико кричали, что усиливало панику и возбуждение.
Я бросилась на колени рядом с телом отца. Схватив его теплую руку, прижала ее к губам. Слезы душили меня, но я знала, что положение не разрешает мне показывать их прилюдно.
Папенька словно спал, и только окровавленная манишка свидетельствовала о том, что он убит. Медики и полиция прибыли через долгих двадцать минут, тело моего отца забрали в морг. Меня на автомобиле великого князя доставили в Булонский лес, к нашему особнячку.
Maman еще ни о чем не знала. Я нашла ее в гостиной, где она раскладывала пасьянс. Не поворачивая головы, она произнесла:
– Ваше собрание бездельников завершилось? А где Константин?
Я подошла к маменьке, обняла ее за плечи и тихо произнесла:
– Я должна сказать тебе кое-что страшное, мама…
Весть о смерти супруга маменька приняла на редкость мужественно, как будто она исподволь ожидала подобного поворота событий. Вероятно, гибель двух сыновей и потеря внука притупили ее чувства и заключили сердце в броню. Папеньку торжественно погребли на кладбище Сент-Женевьев-де-Буа. Великий князь, которого он спас от гибели, произнес надгробную речь, полную похвал и лести. Из Англии в спешном порядке прибыл Николя, который по-детски рыдал у могилы отца.
Мой жених Клод-Этьен был воплощенной заботливостью – он настоял на том, чтобы маменька и я переехали в его парижский особняк на Елисейских Полях. Сам Клод-Этьен поселился в отеле «Риц». Неделю спустя maman сказала мне:
– Вы не должны переносить свадьбу из-за смерти Константина! Клод тебя любит и сделает счастливой!
Все, решительно все были согласны с тем, чтобы я стала герцогиней де Мартиньяк. Все – за исключением меня. Прошло полтора месяца, приближался час нашего венчания. Все дни были заполнены приготовлениями к этому событию – радостным оно было только для матушки, которая отвлеклась от горестных мыслей.
Седьмого января 1922 года я проснулась необычайно рано – служанка принесла мне легкий завтрак: чашку сладкого какао, круассан и грушу. Маменька ворвалась ко мне в опочивальню и сказала:
– Дорогая моя, я не могу поверить, что сегодня ты выйдешь замуж за Клода-Этьена!
Я тоже не могла в это поверить. Венчание было назначено на полдень в соборе Сакре-Кер. Служанки помогли мне надеть тяжелый подвенечный наряд – огромное белое платье, украшенное жемчугом и бриллиантами, брюссельскими кружевами, с неимоверно длинным шлейфом, на котором были изображены гербы княжеского рода Валуйских и герцогов де Мартиньяк, изготовленное одним из домов Высокой моды французской столицы.
Было решено, что к алтарю меня поведет Николя, тот прибыл в Париж за несколько дней до этого. Когда мое тело было заключено в платье, я посмотрелась в напольное зеркало.
– Более прелестной невесты я не видел, – заявил Николя, облаченный во фрак. – Твой будущий супруг и мой шурин передает тебе небольшой подарок!
С этими словами братец протянул мне плоский черный футляр, в котором сверкало тяжелое ожерелье из крошечных грушевидных жемчужин и отборных квадратных бриллиантов. Николя помог мне застегнуть его и нежно поцеловал в шею.
Из зеркала на меня смотрела прелестная испуганная невеста, облаченная в шикарное подвенечное платье со сверкающим колье вокруг шейки.
– Желаю тебе стать счастливой, – сказал Николя, и я, повернувшись к нему, вдруг сказала: – С Клодом-Этьеном я никогда счастливой не стану!
– Но я думал… – протянул братец, а потом быстро добавил: – Не забывай, у него – герцогский титул и
