возможности распахивать поля. Карельская природа чахлая, суровая (примерно как у нас в Шотландии, только еще хуже). Почвы для деревьев на этой каменистой земле не хватает, поэтому все они какие-то маленькие, корявые... Правда, очень живучие. Озеро настолько мелкое, что зимой промерзает почти до дна, а потому никакой рыбы здесь нет и в помине. Города и крупные села расположены далеко отсюда, и естественно, что поступления в монастырскую казну от заезжих паломников крайне скудны... Зато теперь я понимаю, почему вы выбрали для встречи именно этот монастырь. Уединенное место, в котором, не при влекая внимания, можно встретиться с нужным человеком, так сказать, «на нейтральной территории». А так как в любом русском монастыре есть домишко для паломников, то ожидание здесь запаздывающего агента не вызовет ни труда, ни подозрений. Правда, в этом аспекте ваш план дал некоторый сбой... Из-за происходящих в России событий большое количество народа стало переселяться подальше от «очагов революционного возгорания». Жандармы, белогвардейские офицеры, чиновники, купцы, партийные деятели стремятся в эти дни быть поближе к границе... А кто-то, наоборот, с дальних окраин стремится в столицу, надеясь в этих переменах найти свою выгоду. Так или иначе, но эта крохотная обитель оказалась заполнена запертыми снегопадами людьми, как муравейник. Человек тридцать, не меньше, оказались отрезанными здесь от цивилизации на неопределенное время. Преимущественно это русские крестьяне — паломники, но есть и студенты, чиновники и даже один грузинский князь, неизвестно каким ветром занесенный сюда... Но я возвращаюсь к своему повествованию.
Измученный и промерзший до полусмерти, я выехал к воротам обители. У самых ворот монастыря меня встретила совершенно неописуемая парочка. Длинный, как жердь, человек в лохмотьях стоял на снегу босиком и поддерживал под руку седого как лунь старика в рясе и тулупе. При виде меня эти двое обрадовались так, словно я десять лет должен был им денег и только теперь приехал отдать долг.
— Ну вот и слава Богу! — воскликнул старик, ковыляя мне навстречу по глубокому снегу.— Добрались...
— Наверное, вы меня с кем-то путаете,— с трудом разлепил я обмороженные губы.— Я здесь про ездом...
— Конечно, путаем,— радостно завопил длинный.— Ты уж не серчай на нас, дураков, батюшка! Ну-ка, давай я тебе на землю сойти подсоблю, а то ты так к лошади примерз, что в кентавру греческую превратился... «Полкан», по нашему... Негоже это....... Давай-ка отделим человеческое от животного...
— Я не «батюшка»,— уточнил я.— Вы меня принимаете за другого... Я из Англии... Журналист... Мне быотогреться.... Пустите?
— И за другого принимаем, и отогреться пустим,— также жизнерадостно орал тощий, помогая мне спуститься с лошади.— Ух ты, тяжесть-то какая! — удивился он, снимая с седла сумку, в которой и не было- то ничего, кроме охраняемой мной посылки.
Я выхватил из рук этого клоуна драгоценную ношу и отступил на шаг.
— Ванечка, не пугай гостя,— укорил длинного монах.— Как нам величать вас, голубчик?
— Блейз,— представился я.— Джеймс Блейз.
Тощий фыркнул и загоготал, словно я сказал что-то смешное. Останься у меня хоть немного сил, он бы дорого мне заплатил за этот смех.
— «Яркий огонь», в переводе значит,— кивнул монах.— Что ж, хорошее имя. Зря ты, Ванечка... Лучше возьми пока лошадь, а я мальчика в баню отведу. Мы, голубчик, для вас баню натопили. Чтоб не простудились с дороги...
— Я же объясняю, что вы меня с кем-то путаете,— устало повторил я непонятливому старику.— Я не тот, кого вы ждете...
— А больше никто и не приедет.. пока,— он повлек меня куда-то внутрь монастыря.— Но ведь банька вам сейчас не помешает, а? А потом — чая горячего, с травами... И — спать. Утро вечера мудренее. А Ванечка пока лошадь отведет, расседлает, накормит...
— Он — сумасшедший? — вполголоса спросил я.
— Сумасшедший? Нет, скорее «идиот». В дословном понимании. Юродивый он.
— Кто?
— Это долго объяснять. Как-нибудь потом...
— А вы кто?
— Ох, простите, голубчик! Я и позабыл представится от радости... Я настоятель этого монастыря. Отец Иосиф. Игумен.
— А...
Но договорить я не успел: за монастырской стеной толпились какие-то люди, явно ожидая возвращения сопровождавшего меня монаха. Игумен сделал жест рукой, показывая, что ему сейчас недосуг, но какая-то наиболее решительная или (судя по ее лицу) наиболее расстроенная женщина все же бросилась к нему, пристроилась рядом и, пытаясь заглянуть в склоненное лицо, заголосила:
— Беда, батюшка! Беда! Хоть вы помогите! Что делать — не знаю...
— Матушка, я сейчас занят.. Давай завтра, а? Эта беда до завтра не убежит...
— Да я ж прямо извелась вся! Через такие сугробы до вас добиралась! Все глаза проревела... За что же мне такое наказание-то?!
Старец едва заметно вздохнул и ответил:
— Отчего все ссоры и обиды? Когда мы маленькие, нас бабушки воспитывают. Они чуть ли не мысли наши угадывают: устали ли мы, хотим ли есть, пора ли спать, когда мудрую сказку рассказать, а когда помолиться за нас... Мы вырастаем и хотим этой любви от всех людей. И это — правильно. Молодые пары часто дуются друг на друга по пустякам, а в сути лежит все то же: «Она мои мысли не читает, а я ведь с работы пришел усталый, мне передохнуть надо, а тут она с какими-то расспросами», «Он на меня внимание перестал обращать, приходит с работы и молчит, а я целый день ради него крутилась-вертелась, хотела все к его приходу приготовить, да рядом посидеть, поговорить... » Вот только одну маленькую деталь они забывают: каждый хочет, что б к нему относились, как его бабушка, но никто не хочет сам быть «бабушкой»... Отсюда и эгоизм, и непонимание, и ссоры... Вы так все это своему сыну и невестке и передайте. Все пойдет на лад. Они хорошие дети, просто молодые еще, не все понимают. А потом появится ребенок и их «я» сольется в троичное «мы»... Идите, матушка. Для этого священник не нужен. Все будет хорошо.
Женщина отстала, задумавшись, а я, пройдя еще несколько шагов, запоздало сообразил:
— Она же вас еще ни о чем спросить не успела! Про что вы ей рассказывали?
— Разве не спрашивала? — удивился старик.— А, ну это... Не ищите здесь загадок, голубчик. Все просто. Она наша прихожанка, я ее давно знаю... И бедами своими она со мной уже делилась... Вот я и догадался.
Позади кто-то громко фыркнул: нас догонял шустрый Ванечка. Старик обернулся к нему и попросил:
— Проводи дальше гостя сам. Попарь в бане и отведи на ночлег. А я пойду... Устал... Передохну чуток, и... люди ждут...
— Давай-давай,— хамовато ответил ему юродивый.— Работай, пока возможность есть. Сам потом жа леть будешь: и это не успел, и то не смог... Ступай, без тебя управлюсь..
— Нехорошие у вас манеры,— укорил я его, когда старик скрылся из виду.— Он ведь начальник здесь, а вы ему грубите. Да еще при чужестранцах. Что о вас люди подумают? Если вы сами себя не уважаете, то как вас другие уважать будут?
— Вот у себя в монастыре другие порядки и заведешь,— рассеянно ответил он, видимо, коверкая какую-то русскую поговорку.
Отвечать этому душевнобольному я не стал. Неизвестно, что от него ожидать: еще подопрет дверь, пока я сплю, да подпалит, как Наполеона. Русские вообще непредсказуемая нация, а уж сумасшедший русский... Но, по счастью, все обошлось. Он отвел меня в баню (это вообще изуверская русская традиция, основанная все на том же столь любимом ими мазохизме, я вам лучше все это обрисую при встрече, в красках и даже в эмоциях). Потом напоил горячим чаем с медом и травами и уложил в небольшой, жарко натопленной комнате. От набитого сеном матраса пахло так приятно, а я устал так сильно, что, кажется, уснул раньше, чем моя голова коснулась подушки.
