встречного и расскажи в ответ самое сокровенное». Большую часть дороги, проведенной мной в поезде, я вынужден был изображать спящего. Поезд шел крайне медленно, и я едва не замерз заживо. Вы представить себе не можете, какое колоссальное облегчение я испытал, наконец покинув этот поезд! Но это чувство было недолгим. На станции не было ни одного извозчика! Да что там извозчика: не было даже самого низкопробного трактира, в котором я мог бы обогреться, подкрепиться и расспросить о дальнейшей дороге! Впрочем, если быть совсем педантичным, то стоит сказать, что и самой станции тоже не было. По езд просто остановился посреди леса, и я имел сомнительное удовольствие узнать, что сугроб, в который меня высадили, и называется «N-ская верста».
Какой-то бородатый крестьянин в грязном, засаленном тулупе, вышедший со мной на этой же «станции», заметил мою растерянность и, по врожденной русской привычке, полез с назойливыми вопросами: кто, куда и зачем? Раздраженный, я ответил ему, что оказался здесь случайно и никого не знаю. К моему удивлению, этот сердобольный мужик проявил гостеприимство и предложил свою помощь. Он проводил меня до бли жайшего селения, оказавшегося верстах в двух за лесом, и завел в какой-то дом на окраине, где представил меня молодой и даже довольно симпатичной хозяйке, как впоследствии оказалось — вдове погибшего год назад солдата. Добросердечная женщина согласилась за умеренную плату предложить мне и обед и ночлег. Я дал нежданному помощнику щедрые чаевые и попросил раздобыть мне лошадь. На том мы и расстались.
Хозяйка оказалась на редкость гостеприимна. Как джентльмен, я не буду останавливаться на этом подробнее. Скажу лишь, что когда, посреди ночи, в мою комнату ворвались трое вонючих, размахивающих ножами мужиков, я было решил, что вернулся неожиданно «воскресший» муж, и первые несколько минут, как джентльмен, отбивался исключительно по правилам бокса, пока не узнал в одном из нападавших пригласившего меня сюда крестьянина. Сообразив, что меня пытаются банально ограбить, для чего и заманили в эту ловушку, я моментально избавился от угрызений совести и от ведения «джентльменского боя» перешел к приемам грубым, но эффективным. Доносить властям о происшествии смысла не имело и, оставив на попечение перепуганной хозяйки три покалеченных и бессознательных тела, я поспешил покинуть злополучную деревню. Как ни странно, но это происшествие даже несколько облегчило мое путешествие. Дело в том, что у ограды я нашел двух привязанных лошадей, без сомнения, принадлежащих грабителям. Лошади были плохие, тощие и заморенные, но, меняя их каждые три часа, я уже к полудню следующего дня добрался до чистой и вполне благовидной деревушки, где сумел узнать дальнейшую дорогу и даже найти ночлег у местного старосты. Кстати, поведав о своих злоключениях, я услышал интересное определение произошедшему. Знаете, сэр, как русские называют подобные выходки? «Пошаливают». Сначала я возмутился, а потом сообразил, что это — разновидность местного юмора. Ну кто ж в здравом уме будет называть душегубов — «шалунами»? Правда, это весьма специфичный юмор, из разряда «черного», но, как известно, в чужом доме свои порядки не устанавливают. А ведь раньше в России было очень хорошее, живое и остроумное чувство юмора. Достаточно вспомнить произведения Грибоедова, Пушкина Гоголя. Русская литература вообще оставляла у меня довольно светлые впечатления. Разве что за исключением романов господина Достоевского, но его размышления, были, скорее, анализом надвигающейся беды...
Староста объяснил мне, что добраться до монастыря будет нелегко: зима выдалась снежная и затянувшаяся, из-за смуты нарушено даже местное управление, а потому дороги практически непроходимы. А шайки дезертиров и близость Финляндии, не только являющейся союзницей Германии, но и претендующей на часть карельской территории, делают это путешествие крайне опасным. Сами жители стараются сейчас не разъезжать по стране без нужды, держась поближе к родным местам и выжидая, чем кончится смута. Если монастырь, являющийся конечным пунктом моего путешествия, кто-то и посещает, так это только жители ближайших (по русским меркам) двух крохотных селений. Как вы понимаете, сэр, это мне только на руку. Так что я могу констатировать, что за исключением небольших неудобств мне пока что преимущественно везет. Разбойники «предоставляют» лошадей, непогода—интимность и конспира цию.
Староста-настоятель рекомендовал мне вернуться в Мурманск, а еще лучше в Англию, и не рисковать понапрасну, и был очень огорчен моим категоричным отказом. Мне он показался довольно приличным человеком, и я даже терпеливо выслушал за обедом его длинную и пространную речь о положении дел в России. Странно, но русские так любят обсуждать происходящие в стране события, ничего лично не предпринимая для того, чтобы повлиять на них, что лично мне это напоминает некую разновидность мазохизма. Хотя «депутаты», защищающие интересы и крестьян и рабочих, были в Думе и при царе и сейчас... Зато уж если их доводят до той черты, за которой терять нечего... Может, потому так и кровавы русские бунты, что являются результатом чрезмерного терпения? Бунтует-то потом не просто возмущенный, а доведенный до отчаяния человек, которому терять уже нечего. Наверное, должно пройти не одно столетие, пока они не научатся влиять на собственную жизнь, не позволяя это делать другим. Странная логика: отдать бесконтрольную власть над собой в чужие руки, а потом жаловаться на то, что о них не заботятся и эксплуатируют. Странная надежда на какого-то «добренького государя-батюшку». Дети. Так надеются дети. Может, в этом же кроется причина и столь трепетного отношения русских к своей вере? На Западе Бога преимущественно боятся, а в России ждут от Него каких-то милостей и утешения, и это не очень хорошо, потому что напоминает знаменитую еврейскую «халяву» — бесплатную еду, даваемую богатыми — бедным, чтобы те смогли отпраздновать Пасху. Это было бы даже трогательно, если б русские не грешили паразитированием на этой надежде. Как говорил мне один пастор, надеяться на чудо надо, но дожидаться его не стоит. В свое время это весьма наглядно доказала Жанна д'Арк, а Наполеон цинично добавил: «Бог всегда на стороне более сильной армии»... Русских просто отучили от того, чтобы каждый чувствовал себя хозяином своей земли. Они все ждут «одного на всех» хозяина. Пока у них не появится чувство права решать самим, они будут оставаться безвольными работниками в своем собственном доме...
...Сказать, что дорога до монастыря было «плохая», значило бы сильно погрешить против истины. Дороги не было вовсе. Мне приходилось пробираться через настоящие снежные завалы. Одна лошадь подо мной пала. Вокруг не было даже следа присутствия человека, и я уже начал было попадать под тоскливую хандру этого бескрайнего белого безмолвия, когда услышал сквозь за-унылое завывание ветра далекий колокольный звон.
Еще несколько мучительных, но все же исполненных надеждой часов, и я выехал из леса на берег небольшого озера.
Тогда у меня не было ни сил, ни желания, ни возможности (из-за сгущавшихся сумерек) разглядывать эту определенную вами «точку встречи». Я осмотрел и изучил это место позже. Но так как вы, выбирая это место для встречи по карте, вряд ли догадывались, что оно из себя представляет, то я немного забегу вперед и опишу его прямо сейчас.
Местечко это расположено в глухих карельских лесах, в отдалении от крупных проезжих трактов и сел, на берегу небольшого и неглубокого озера с труднопроизносимым названием, которое мне будет проще называть N-ским. И небольшой монастырь, названный по имени этого озера: «Спасо-Преображенский мужской N-ский монастырь». Живут в нем всего двенадцать монахов во главе с настоятелем. Русские называют это место обителью. Крохотный клочок земли посреди чахлой природы под серым, промозглым небом... Выглядит все это крайне удручающе. Из построек лишь один каменный дом, именуемый Спасо- Преображенским собором, три деревянных здания, в которых расположены комнаты монахов, называемые кельями, часовенка, банька, склады и «подсобные помещения» (все неказистое, серенькое, невзрачное). Необычно устроена колокольня: это похожее на поставленный на ребро кирпич здание, где под деревянным навесом, метрах в пяти над землей, висят в ряд двенадцать колоколов — один другого меньше. Все это обнесено оградой с огромными резными воротами с изображением основателей монастыря — двух иноков. Как мне позже объяснили, они были учениками какого-то известного русского святого и по его благословению организовали здесь обитель, пообещав, что она будет возрождаться вместе с Россией, как феникс из огня. Русские, как известно, вообще большие оптимисты. Поставить дома в совершенно непроходимых местах и утверждать, что «здесь-то уж оно на века»,— для этого надо иметь какую-то совершенно неестественную для культурного и здравомыслящего человека логику. А место здесь крайне неподходящее. Огромные гранитные валуны, оставшиеся еще со времен ледникового периода, не дают
