Название города — Рамбха — Конан выяснил только на третий день своего пребывания в нем. Вендия не слишком нравилась киммерийцу. И дело было не в жаре: несмотря на то, что Конан родился среди ледяных гор Киммерии, и холод навсегда запечатлелся в его ярко-синих, словно бы источающих лед, глазах, он без особенного труда переносил жаркий климат. Черные Королевства, Куш, Кешан хорошо помнили пирата Амру, черноволосого варвара с чертами белого человека под бронзовым загаром, окруженного ордой чернокожих пиратов.
Но в Вендии все обстояло иначе.
Жара усугублялась влагой, постоянно висящей в воздухе. Смуглые гибкие вендийцы с большими, томными глазами вовсе не были дикарями, какими считались обитатели джунглей Черных Королевств. И Конан, соответственно, не являлся для них «высшим существом», человеком с белой кожей, который умел все то же, что умели они, и еще обладал иными умениями, свыше обычного.
Нет, для утонченных вендийцев, взращенных в лоне древней, изысканной цивилизации, Конан был самым обычным варваром-северянином, человеком, не имеющим ни надлежащих познаний, ни соответствующего воспитания. Что с того, что он — непревзойденный воин? Здесь такие имеются! Что с того, что он обошел пешком и на коне весь Хайборийский мир, все изведал, везде побывал? Путешественниками Вендию, страну купцов, не удивишь!
Сказать, что Конан «страдал» от высокомерия вендийцев, было бы неверно. Менее всего суровый киммериец расположен был «страдать» по какому-либо поводу — кроме, разве что, собственных промашек, которые подчас вызывали у него бешеную досаду.
Нет, находясь в Вендии, Конан испытывал постоянный щекочущий зуд: ему хотелось взять какого- нибудь высокомерного, задрапированного в цветастые шелка смуглого красавца и как следует отмутузить его. Просто ради того, чтобы испытать удовлетворение при виде того, как он утратит все свое высокомерие, забудет и о культуре, и о хороших манерах, и начнет скулить, умолять, пускать юшку из носа и обильные слезы из глаз.
Увы, эти варварские порывы ему приходилось сдерживать и с притворным спокойствием сносить косые, насмешливые взгляды вендийцев, пожимание плечами и неуловимые жесты, которыми те выражали свое недоумение: дескать, что это тут сидит и делает вид, будто имеет на это право?
В больших городах дело обстояло получше: там все-таки привыкли к пришельцам из далеких, не похожих на Вендию стран. Но в этой забытой богами Рамбхе чужаков видели крайне редко, поэтому северянин мгновенно превратился там в диковину.
Дела у Конана шли из рук вон плохо. Караван, в который он нанимался охранником, дошел до Аграпура, и там выяснилось, что у караванщика закончились деньги.
Он даже не расплатился толком со своими охранниками. Если говорить точнее, то попросту в одно прекрасное утро он скрылся с наиболее ценным и наименее громоздким из своего товара. Вскочил на коня и удрал — только его и видели.
Прочие, проклиная хитреца, поделили оставшееся. Конан не стал обременять себя товарами. Даже в кошмарном сне, под воздействием ядовитых паров черного лотоса, Конан не мог бы представить себя продающим на рынке все эти шаровары, женские украшения, покрывала и серебряные колокольчики для верблюдов, несущих на своей спине богатых и знатных господ.
Поэтому варвар взял горсть медяков, излил душу в долгом проклятии, адресованном коварному караванщику, и отправился в путь пешком. Он немного сбился с пути; пару раз пытался заработать — и в результате злой рок занес его в Рамбху.
Это место выглядело как конец любого пути, как воплощенное крушение всякой надежды. Конан не переставал удивляться тому, что здесь живут какие-то люди. Живут долго, поколение за поколением, и даже как будто довольны своим существованием.
Рамбха представляла собой небольшой городок, выросший в окружении влажных джунглей. Здесь даже имелся дворец правителя. Но — какой дворец и какого правителя! Все дело в деталях, как, бывало, говорил Конану один его приятель, кхитаец-философ. Возведенный из белого камня, привезенного издалека специально для этой цели, дворец был весьма высок — его центральная витая башня изначально вздымалась на двадцать человеческих ростов, никак не меньше. Башен, было две, центральная и левая, чуть пониже. Правой не возвели вовсе — видимо, не хватило камня.
Стены дворца были украшены богатой резьбой. Вдоль всего фасада тянулся широкий барельеф, изображающий полногрудых полубогинь, убегающих от демонов. Демоны с клыкастыми мордами и вытянутыми вперед руками с когтистыми пальцами, мчались по воздуху следом за пленительными женщинами. Те, с неправдоподобно тонкими талиями, с большими округлыми грудями и пышными бедрами, стремительно улетали от преследователей. Их тела соблазнительно изгибались, а на губах застыла сладострастная улыбка: казалось, полубогини готовы попасть в руки своих дьявольских поклонников и отдаться им — только прежде, чем позволить себя поймать, этим лицемерным красоткам требовалось соблюсти некоторые приличия.
Вокруг дворца был разбит сад с гранатовыми деревьями; для украшения и оживления пейзажа туда поселили несколько павлиньих и фазаньих семейств. В глубине сада имелась беседка с витыми колоннами, деревянными, но расписанными под золото и лазурь весьма искусно; там, как говорили, обитала священная белая кобра, которую кормили молоком из хрустального блюдца.
Все это выглядело великолепно… много столетий назад.
Теперь и дворец, и сад, и обитатели этого сада пришли в полное запустение и вернулись, кто как мог, к изначальной дикости. Павлины расплодились и с важным видом ходили повсюду по дорожкам, как будто осознавали, что весь этот дворец принадлежит исключительно им. Из-за ограды то и дело доносились пронзительные птичьи крики. Белая кобра не то сдохла, не то пряталась где-то; давным-давно уже перестали приносить ей молоко, хотя хрустальное блюдце все еще существовало. Правда, трудно было разглядеть хрусталь в этой круглой плошке, облепленной глиной после многочисленных дождей.
Правители Рамбхи, впрочем, существовали и обитали они именно в этом полуразвалившемся дворце. Обе его башни были надломлены и раскрошились. Чудесный округлый барельеф с изображением полубогинь и демонов осыпался, и фигуры местами приобрели отталкивающий вид. Тем не менее, последние потомки древнего рода повелителей Рамбхи даже и не думали покидать свое обиталище.
С какой стати? Их вовсе не смущало то обстоятельство, что повелевают они не великим и богатым городом, который основали их предки. Они как будто не замечали того несомненного обстоятельства, что караванные пути сместились к югу, и Рамбху начали покидать жители. К тому времени, как неудачи и дурное стечение обстоятельств занесли туда Конана, в городке осталось всего пять улиц, застроенных глинобитными домами. Скорее деревенька, нежели город. Если не считать амбиций, разумеется.
Дворец-то здесь сохранился, династия правителей насчитывала несколько десятков поколений знатных предков, поэтому высокомерие жителей Рамбхи не ведало границ. Еще бы! Они ведь хранили древнейшую традицию и считали себя избранными!
Запущенный сад с его одичавшими обитателями привлекал Конана. Киммерийцу уже на второй день пребывания в Рамбхе начало казаться, что здесь, несомненно, припрятаны несметные богатства. «С этих вендийцев станется, — угрюмо размышлял он, даже не пытаясь пересчитать убогое содержимое своего тощего кошелька, — они ведь будут спать на золотом ложе и мочиться в горшок, вырезанный из цельного изумруда, потому что все это досталось им от предков. Нет, чтобы продать всю эту рухлядь и возродить город. Понастроить здесь кабаков, домов с веселыми девицами, учинить — ну хотя бы ежегодную конскую ярмарку или там рынок рабов на худой конец… До таких низменных идей здешний люд не опускается. Они предпочитают чахнуть среди обветшавшей роскоши и даже не получают удовольствия от предметов, которыми владеют. Надо бы помочь им и хотя бы отчасти рассеять их заблуждения».
Пробраться в сад и пошарить по дворцу, который давно уже никто не охранял, не составляло
