колдовства!
— А если кто-нибудь из претендентов — тайный колдун? — предположила Альвенель, но Конан с сомнением покачал головой.
— Скрыть принадлежность к проклятому колдовскому племени очень трудно, — сказал он. — Колдун — это не только магия, это способ жить. Колдуны по-другому говорят, по-другому держат себя, смотрят на все с прищуром, везде ищут символы и кичатся своим знанием. Из-за этого они ещё более отвратны!
— Но ведь маг может притвориться обычным человеком, — настаивала Альвенель. — И втайне посмеиваться над окружающими.
— На кого ты думаешь?
— На кхитайца!
— Нет, — возразил варвар. — Кхитаец — по-настоящему мудрый человек. Такой не будет возиться с колдовством.
— А как ты отличаешь мудрого от не мудрого? — спросила женщина.
Киммериец нахмурился.
— Не знаю, — наконец признался он. — Отличаю и все.
— Хорошо, — сказала Альвенель. — А как по-твоему, я мудра или нет?
— Нет, — ответил Конан категорически. — Ты умна, но не мудра.
— Почему? Я ценю твою откровенность, но объясни, почему ты так думаешь?
Варвар увидел, что она задета..
— Если бы ты была мудра, — сказал он, как мог, мягко, — то давно вышла бы замуж и родила бы своему мужчине кучу красивых, здоровых детей. Не обижайся — я тоже не мудрец.
— Хватит об этом, — холодно произнесла Альвенель. — Я хочу спать.
Киммерицу вдруг показалось, что у этой красивой, обнажённой женщины, для которой нагота — самые крепкие латы — что-то сломано внутри. Киммериец слабо разбирался в душевных страданиях, но знал, что они бывают иногда сильнее телесных.
Женщина легла на голый тюфяк и закрыла своё лицо волосами. Варвар закутал её высохшим плащом, задул свечи и тихо вышел из комнаты.
В зале графской короны шут Баркатрас пил вино.
— Где крикливый молокосос? — осведомился у него Конан.
Шут покачнулся на стуле, вскинув ноги на стол, и заговорил:
— При покойном графе в замке выдавались весёлые ночки, но такой я не упомню!
После чего он рассказал про пуму, убитого Фаэрти и ожившего мертвеца, сожжённого в коридоре.
— А у нас в спальне был скорпион, — кивнул Конан. — И сбежавший лакей до сих пор не объявился… Кстати, где ты сам был в тот момент, когда обрушился мост?
— Я? — переспросил Баркатрас. — Ах, да! Выходил за надобностью. Всё дело в белом вине. От него пучит живот. Тебе нужны доказательства?
— Что-то я не вижу в вас вчерашнего пыла! — проворчал стряпчий, усаживаясь за стол.
Завтрак и без этого замечания проходил в атмосфере невесёлой. Тью покосился на Фаррела сердито, но промолчал.
Ченси взял бокал левой рукой — правая находилась на перевязи — и произнёс:
— Давайте выпьем за то, чтобы не все погибли в этом распроклятом замке!
— Я бы воздержался на вашем месте от всяких тостов, — сухо хмыкнул судейский. — Наша общая задача состоит в том, чтобы выжить. Скорее всего, это будет непросто.
— Вы очень крепко держите себя в руках, — не выдержал Тью. — С чего бы это? Почему вы так спокойны? Вы — единственный, с кем ночью ничего не случилось! Это подозрительно.
— Не единственный, — молвил Тьянь-по, входя в залу и церемонно кланяясь. — С бедным кхитайским каллиграфом тоже ничего не случилось. Он спал, как младенец.
— Младенцы спят крайне беспокойно и всё время кричат, — язвительно заметил Фаррел. — Вы уж поверьте. У меня трое детей и восемь внуков. А ваш многоучёный сосед — с ним всё в порядке?
— Ночью ему привиделось, будто бы моя голова, отделённая от тела, находилась у него на окне, — поведал Тьянь-по, устраиваясь на стуле, — а потом он заснул. Во всяком случае, затих. Наверное, проваляется в постели до вечера. Он очень впечатлителен, в этом виновата его комплекция.
Варвар завтракал без аппетита, что бывало с ним нечасто. Он то и дело смотрел на надписи — на фальшивую, нанесённую поверх шлифованного камня кладки, и на подлинную, словно выжженную в толстой дубовой панели. Альвенель, в глубокой задумчивости, стояла у окна и высматривала в сером ненастном небе что-то, заметное ей одной.
— Джокс! — обратился стряпчий к мажордому, прислуживающему за столом. — Ты знал Грателли много лет. Объясни, как он мог выкинуть с нами такую шутку?
— Не могу знать, — медленным, скрипучим голосом отвечал Джокс.
— В нём не было никаких странностей?
— Странностей? — Мажордом лишь взглянул с недоумением и оставил вопрос стряпчего без ответа.
— До сих пор непонятно, как он сломал мост, — заметил Ченси.
— Ну, это просто, — ответил ему кхитаец. — Он сам рассказал нам, что у графа хранились запасы порошка для праздничных огней. Достаточно было мешка весом в пять лян и длинного фитиля, который тлел бы долгое время. А потом — бум! И моста нет.
— Действительно, просто! — рассмеялся Ченси. — Неужели глупый лакей мог додуматься до такого? А вот вы, который много знает о свойствах этого порошка…
— Понимаю, куда вы клоните, — улыбнулся Тьянь-по. — Но я-то здесь, среди вас. А лакей исчез. Почему?
— Простите, госпожа, — Ченси повернулся к Альвенель. — Вы, бесспорно, самая светлая голова в этом замке. Что вы думаете по этому поводу?
— Ничего, — ответила она. — Я разгадала надпись и сегодня, в указанное время, оглашу результат.
— Много вам будет толку с этого! — фыркнул Тью. — Неужели вы не понимаете, что нас всех убьют, по одному. И вас тоже, если, конечно, не вы организовали все это.
— Мы занимаемся ерундой. — Кхитаец тактично сказал «мы» вместо «вы», и это все заметили. — Прошедшей ночью случились вещи, не объяснимые порядком вещей нашего мира. Значит, нужно понять логику мира сопредельного. Это гораздо интереснее, чем слоняться по замку в поисках коварного Грателло. Лично я устроюсь в графской библиотеке, потребую его личные записи и тщательно изучу.
— В одиночестве? — спросил стряпчий, устремив на Тьянь-по проницательный взгляд.
— Если многоучёный Гаспар не составит мне компании, то в одиночестве.
Сказав так, кхитаец доел тушёную морковь, выпил стакан воды и, торжественно поклонившись, вышел. Однако скоро он вернулся. Весёлая лёгкая улыбка исчезла с его лица, теперь оно выражало тревогу и озабоченность.
— Я никак не могу его разбудить, — сказал он. — Господин Гаспар не подаёт признаков жизни.
В постели, пропитавшейся кровью, лежало обезглавленное тело Гаспара. А голова вытаращенными глазами смотрела с подоконника, одним глазом на вошедших, другим — в стену.
— Получается, что вы последний, кто видел его живым, — сказал стряпчий, адресуясь к Тьянь-по.
— Последним его видел убийца, — бесстрастно ответил кхитаец.
Ченси расхохотался. Фаррел взглянул на него сурово.
— То есть, вы его не убивали?
— Дверь была заперта изнутри, — молвил Тьянь-по.
— Значит, убийца, кем бы он ни был, вылез через окно, — уверенно произнёс судейский.
Кхитаец покачал головой.
— Жизненно важная часть моего бедного друга стоит на подоконнике, — заметил он. — Если бы окно открывали, она бы упала на пол.
Ченси обошёл тесную комнату и оскалился.
