наследство, но и самую жизнь… Полагаю, я не причиню ему вреда.
Эрингил подумал, что Саламар вряд ли смог бы причинить ему особенно большой вред — если учесть, что Эрингил учился владеть оружием с девяти лет и всегда считался очень одаренным фехтовальщиком, а гирканец выглядел хилым и, главное, в нем отсутствовал тот особый огонек, тот внутренний жар, который делает человека победоносным, не позволяет проигрывать.
Саламар выглядел угасшим, измученным.
— Ты, вероятно, полагаешь, будто Саламар не способен сейчас и тритона убить, — проницательно заметил Конан, прочитав несложные мысли Эрингила. — Смею тебя заверить в том, что ты ошибаешься. Многие допускали эту ошибку, считая Саламара совершенно безобидным парнем. Он носит в себе такое оружие, какое неснилось даже самому разрушительному урагану. Кстати, именно из-за этого нас и хотели растерзать эти добрые люди.
— Поясни, — попросил Эрингил. — Времени у нас много, скрась нам путешествие.
— Вряд ли рассказ о бедах и неудачах способен что-либо скрасить, — засмеялся киммериец, — однако твою просьбу я выполню: ты спас нас и имеешь право знать, от чего.
Погляди внимательней на Саламара. Видишь эти отметины на его лице? Смею предположить, что вежливость и хорошее воспитание не позволили тебе разглядывать моего приятеля пристально, а напрасно — стоило бы присмотреться. Это вовсе не следы от ожогов или рябины, оставшиеся после дурной болезни. Это — кхитайские письмена. Перед тобой — человек-, наделенный очень неприятной особенностью: он переменяет судьбу. Только когда более низкой точки падения не существует, — к примеру, если ты больная шлюха, живущая на помойке и кашляющая кровью, — лишь тогда эта перемена участи бывает к лучшему. Во всех остальных случаях близость Саламара сперва опустит тебя на дно жизни и лишь потом начнет приподнимать над обстоятельствами. Понимаешь?
— То есть, богатые становятся в его присутствии бедными, процветающие — нищими, здоровые — больными и так далее? — уточнил Эрингил.
Конан весело кивнул.
— Но ты сам-то как жив остался? — удивился
Эрингил.
— Вероятно, меня амулет не воспринимает. Считает чем-то вроде стихийного бедствия, — усмехнулся варвар. — Я ведь и сам горазд причинять неприятности. Хотя и приятности от меня случаются, спроси хоть Амиду из Хезера…
— Амиду ты уже ни о чем не спросишь, ведь она погибла, — глухо проговорил Саламар.
— Бедняжка, — Конан вздохнул. — Мне до сих пор жаль ее. Однако вернемся к причине, по которой нас хотели растерзать. Итак, мы, гонимые судьбой, скитались по Хайбории. Промышляли мы преимущественно тем, что запускали Саламара в какой-нибудь богатый дом, а потом, когда на ничего не подозревающих богатеев обрушивались беды, участвовали в разграблении. Естественно, деньги у нас не держались, поскольку амулет не выносит стабильности. И, просадив в несколько дней все, что другие люди наживали десятилетиями, мы перебирались в другой город. Иногда я сдавал Саламара в аренду. Не шевельнув и пальцем, он осуществил весьма жестокую месть по меньшей мере в семи случаях, и клиенты всегда были довольны. Случалось нам и восстанавливать справедливость. Сколько бедняг мы подняли из помойной кучи и поставили на ноги?
— Четверых, — сказал Саламар.
— Маловато, — заметил Эрингил.
Конан отмахнулся:
— Нам было некогда заниматься благотворительностью. Наконец мы добрались до Хезера, и вот там- то нас настигла настоящая неприятность. Видишь ли, в этом городе жил человек, который для чего-то развлекался изучением кхитайских письмен. Как он сам объяснял, нужно ведь чем-то занять время, а изучение кхитайских письмен для обитателя города, стоящего в отрогах гиперборейских гор, — самое трудоемкое и бесполезное занятие на свете.
— Согласен, — кивнул Эрингил.
— Этот господин был единственным, кто сумел прочитать надписи на коже Саламара. Естественно, не все — большая их часть сокрыта под одеждой, но и того, что он разобрал на правой щеке моего приятеля, оказалось довольно: он сразу понял, чем чревато наше появление в Хезере. Будучи честным человеком, он сперва по-хорошему попросил нас уйти из города. «Я знаю, кто твой спутник, — сказал он мне, — и клянусь богами, я сделаю все, чтобы удалить его отсюда. Лучше уходите добром, иначе я устрою вам очень большие неприятности. Учтите, я уверен в моей правоте и потому не остановлюсь ни перед чем: если понадобится, я запущу к вам в комнату ядовитую змею или попрошу трактирщика отравить ваше пиво».
Естественно, он был прав, но я отказался уходить. «Куда же нам идти? — спросил я. — Мой друг устал и нездоров. Ему нужен отдых».
В общем, мудрец не успел ничего предпринять, он только-только добрался до ратуши и рассказал отцам города о существующей опасности, как в Хезере началось землетрясение. Здесь очень давно не было никаких землетрясений. Более того, никто не замечал предвестий бедствия (а предвестия всегда бывают, пусть даже незначительные, пусть это даже просто сновидения у двух-трех наиболее чутких человек). В общем, город почти провалился под землю.
Больше всех пострадали, разумеется, зажиточные горожане, а самые нищеброды обогатились, роясь на развалинах. И скоро уже весь Хезер знал, кто виновен в бедствии. Нас выследили и решили уничтожить. Людям всегда нужно сорвать злобу на ком-то, кого они полагают виновными в собственных бедах!
— Но мы дейтсвительно были виновны, — сказал Саламар. — Точнее, я. Боги, до чего же я устал носить в себе эту вещь!
— Как же вышло, что ты сделался таким? — спросил Эрингил. — Отчего-то я сомневаюсь в том, что таковым ты родился на свет.
— Нет ничего проще, — грустно ответил Саламар. — Я его проглотил…
Несмотря на трагизм ситуации, Эрингил расхохотался, и Конан присоединился к нему.
— Сам не понимаю, почему я до сих пор не расстался с этим человеком, — добавил киммериец, усмехаясь. — Нетрудно догадаться, что у меня от него одни неприятности.
— Я вижу впереди странную вещь, — перебил Саламар.
Все трое сразу замолчали и повернулись в ту сторону, куда показывал гирканец.
Над землей, на высоте в десять человеческих ростов, висел замок. Зрелище было странным, противоестественным: огромное каменное строение, зависшее над пустотой. Вокруг него еле заметно подрагивало золотистое сияние — следы сильной магии. А внизу булькало огромное болото, так что если бы пленница и набралась бы решимости и прыгнула с высоты своей летучей тюрьмы вниз, на землю, она погрузилась бы в смердящую гнилую трясину.
Эрингил не мог не отдать должного изобретательности колдуна. В самом деле, Велорнис учел все особенности характера Ульбаны. Гордая красавица согласилась бы умереть, лишь бы не стать пленницей мага. Она решилась бы на смерть, но гнусное болото не оставляло ей даже такого исхода. Прыгнув вниз, она угодила бы в сердцевину мягкого «ложа» из жидкой грязи. Она осталась бы жива — и много дней после не могла бы избавиться от омерзительной вони.
Летучий шар опустился — Эрингил потянул за веревку, и теплый воздух вышел из большого кожуха, сшитого из козьих шкур.
— Мы не можем ночевать в воздухе, — пояснил Эрингил. — К тому же остается надежда на то, что колдун нас еще не заметил. Тогда мы могли бы подобраться к замку завтра на летучем шаре и попросту забрать оттуда девушку.
— Угу, — сказал Конан. — А также ее няню, старую кормилицу, двух преданных слуг, одного конюха, пять мальчиков на подхвате, десяток фрейлин, кухарку, шесть поварят… Я никого не забыл?
— Свору охотничьих собак, трех левреток и шесть любимых лошадей, — криво улыбнулся Эрингил. — Ты прав, киммериец. У нее в замке полно людей и животных, и ко всем у нее особенное отношение. Она не согласится оставить их на произвол судьбы.
— Достойная хозяйка, — вставил Саламар. Конан и Эрингил одновременно повернулись в сторону гирканца и уставились на него. Тот чуть смутился:
— Я имел в виду именно то, что сказал.
