Их сразу встретили гостеприимные клубы пара. Пар исторгала большая жаровня посреди бани. На нее то и дело плескали воду из ковшей с длинными рукоятками. Поодаль бурлил горячий источник. Его воды были заключены в квадратный бассейн, и десяток голов с блаженными улыбками, застывшими на лицах, плавали на поверхности.
— Вот лица десяти купальщиков, — Конан подтолкнул Олдвина под руку, — ты видишь их вполне отчетливо, не так ли? И которое же из них принадлежит Заграту?
Олдвин пожал плечами.
— Вон то, с краю. В углу, рядом с ароматической курильницей. Видишь?
Конан кивнул.
— Ты действительно умеешь смотреть людям в лицо, — признал он. — Что ж, это говорит в твою пользу, Олдвин. А теперь — мой совет: веди себя совершенно естественно. Ты слишком напрягаешься.
— Я впервые в подобном заведении, — зашептал Олдвин ему в ухо. — Как же мне держаться естественно? Для меня здесь все неестественно.
— В таком случае, будь собой: иноземцем, которому все в Шадизаре в диковину. И спрячь свой проницательный взор. Здесь это могут счесть невежливым, а за невежливость в Шадизаре отнюдь не отказывают от дома в любезных выражениях, переданных через лакея.
— Да? — переспросил Олдвин.
— Да, — отрезал Конан. — За невежливость здесь могут всадить кинжал в грудь.
— О! — воскликнул Олдвин.
Они постояли немного возле жаровни, истекая потом, а затем погрузились в бассейн.
Вода била снизу, выходя из расселины в земле, и приятно щекотала пятки. Олдвин блаженно зажмурился. Теперь его лицо мало отличалось от соседних — все они испытывали одно и то же ощущение.
Киммериец, однако, не позволил себе расслабиться. Он внимательно следил за окружающими.
Сперва ничего интересного не происходило. Толстяк с розовым от пара лицом вдруг ожил и решительно выбрался наружу из бассейна. К нему сразу подбежал юркий слуга, очень смуглый и кучерявый, и начал обтирать его полотенцами. Затем в бассейн столь же решительно плюхнулся новый клиент, очень красивый замориец, в смазливом лице которого, однако, угадывалось нечто порочное. Он сразу же жадно уставился на юношу, со скучающим видом плавающего в углу бассейна.
А после терпение Конана было вознаграждено: дервиш начал подниматься из воды. Конан с силой толкнул бритунца под локоть:
— Откройте пошире ваши внимательные глаза да полюбуйтесь!
Олдвин поднял веки и вдруг ахнул. Все тело дервиша, ниже шеи и выше живота, и грудь, и бока, и спина, и руки, было разрисовано синими татуировками. Странные узоры густо сплетались между собой, как бы одевая своего носителя в некие одежды.
— Не можете вот так, сходу, распознать — нет ли там каких-то известных вам букв? — спросил Конан, наклоняясь к уху Олдвина.
Тот медленно покачал головой, потом сложил губы в трубочку, почмокал, но все же положительного ответа так и не дал.
— Он слишком быстро двигается, — шепотом ответил бритунец своему товарищу. — Знаки все время искажаются. И потом, не могу же я на него бесстыдно пялиться! Одним только богам известно, что обо мне могут подумать все эти почтенные горожане…
Конан весело хмыкнул.
— А эти почтенные горожане уже подумали, — ответил он. И обнял Олдвина за плечи. — Мы с вами шепчемся, погрузившись в бассейн, а кроме того, у нас одна простыня на двоих. Не забыли?
Олдвин застонал сквозь зубы.
— Мы взяли одну просто потому, что это экономит деньги!
— Стоны — это тоже способствует тому, чтобы о нас составили подходящее мнение. — Конан от души потешался над смущением Олдвина.
Однако эта «милая сценка» выполнила свою роль. Окружающие действительно вообразили, будто Конан и Олдвин ссорятся из-за того, что один из них слишком пристально смотрел на постороннего человека. Так что любопытство их осталось «безнаказанным». Похоже, и сам дервиш мало был обеспокоен этим обстоятельством. Он кивнул Конану как знакомцу и вышел из бань.
— Побудем здесь еще немного, — предложил Конан. — Чтобы не сложилось впечатления, будто мы здесь только ради Заграта.
— Лично я не хотел бы видеть, как Заграт рассматривает свои вещи и обнаруживает, что с браслета снята грязь, — признался Олдвин. — Смешно об этом говорить, но я боюсь разоблачения. Как-то все это… неловко.
— Ну, во всяком случае, Заграт вас не станет наказывать, как это сделали бы родители, — засмеялся Конан. — А что до браслета… Я думаю, наш приятель — смотритель одежды — уже позаботился о том, чтобы грязь вернулась на место. Он мастер подобных фокусов.
— Вы с ним знакомы?
— Нет, но я знаком с множеством ему подобных.
Они выбрались из парилки спустя полчаса после ухода Заграта. Конана клонило в сон, но у него была припасена еще одна шутка для бритунца, и варвар заранее посмеивался в предвкушении.
— Полагаю, — бритунец широко зевал, так, что челюсти сводило, — полагаю, эти узоры — эта татуировка — а-а-а… — а-ах!.. — ну так эта татуировка все-таки имеет то же графическое оформление, что и знаки их письменности… и, следовательно… ах-а-ах!.. — мда, следовательно, Заграт имеет самую прямую связь с…
— Вот и хорошо, — перебил Конан.
Олдвин вздохнул, благодарный своему спутнику за то, что он оказался понятливым и избавил бритунца, у которого язык заплетался, от необходимости завершать фразу.
Они снова оказались в первом зале, где смотритель одежд бросил в их сторону торопливый взгляд и сразу же отвернулся. Бритунцу это показалось подозрительным.
— Уж не позволил ли он кому-то осматривать и нашу одежду? — спросил Олдвин.
— Если и так, то там в любом случае ничего не пропало, — утешил его Конан.
Он быстро натянул куртку и штаны и стал с любопытством наблюдать за приятелем. Олдвин долго облачался в белую рубаху из шелка, затем — в шелковые же шаровары, явно купленные если не в Шадизаре, то поблизости от него, в длинный плащ из козьей шерсти, обтягивает все это поясом… Наконец Олдвин подобрал свои восковые дощечки с записями.
Глаза киммерийца блеснули. На мгновение он встретился взглядом со смотрителем.
Одежда Конана и его друга была сложена возле самого входа в парильное отделение, поэтому сюда проникал горячий воздух. И теперь от жара воск расплавился, и все записанное на нем поплыло и смазалось. Олдвин обнаружил это, когда раскрыл дощечки.
Бритунец испустил крик ужаса. А Конан с невозмутимым видом взирал на него.
— Мои бесценные наблюдения! — восклицал Олдвин. — Все погибло! Все описания! В том числе и твое, Конан. Твое описание тоже исчезло. Неужели
это тебя совершенно не волнует?
— Ну, — сказал киммериец, — может быть, самую малость.
Вот уже два дня Конан и Олдвин ехали по пустыне. Несмотря на то, что Олдвин выглядел человеком изнеженным и вел себя как избалованная девица из богатого дома, склонен был к капризам или совершенно неуместным требованиям, вроде охлажденного и непременно взбито го куриного яйца на завтрак (посреди пустыни), — и общем и целом Олдвин оказался гораздо менее докучливым спутником, нежели можно было представить.
И главным его достоинством Конан счел то обстоятельство, что Олдвин никогда не требовал по- настоящему невозможного. Бритунец жаловался на отсутствие излишеств, но ни словом не обмолвился насчет того, что неудобное седло натерло ему внутреннюю сторону бедра, что жажда измучила его (а между
