например, либерал оттого, что пишет для пропитания в газете, защищающей «свободу и равенство». Этот легко исправим; какая-нибудь ссора с редактором или хорошая построчная плата в разумной газете сделает его охранителем в одну неделю, лишь бы успеть примениться... Другой любит свободу потому, что, состоя на службе, не угодил начальству; третий – потому, напротив, что угодил либеральному сановнику; четвертый – пламенный боец за всевозможные «права» человека потому, что он составил себе имя и состояние при новых, либеральных судах и т. д.
Этого рода люди не так вредны и опасны, как люди благородные и честные!.. Таких людей, неисправимых морально, но политически очень легко исправимых, посредством какой-нибудь мзды, – к счастью, у нас есть еще много. Политика – не этика... Что делать! Она имеет свои законы, независимые от нравственных.
Есть у нас также помещики, либеральные только снизу вверх; дела их расстроены эмансипацией и они, не сочувствуя эгалитарным реформам, либеральны только в оппозиционном смысле, с досады.
Женщины, которые и у нас очень влиятельны, либеральны большей частью по мягкости, по состраданию, по ложному пониманию христианства или, наконец, потому, что никакой raison d’etat[1] для них непонятен... и т. д.
Какая же во всем этом систематическая злонамеренность?.. Есть, конечно, если хотите, в нашем обществе легкий оттенок фрондерства; есть какая-то иногда невинная и пустая, иногда зловредная дурь мелкой оппозиции. Но упорного и сознательного потворства злодеяниям мы у большинства либералов вовсе не видим.
У «большинства», я говорю; но нельзя сказать, что вовсе нет подобного потворства.
Всякий может указать на факты такого рода, на факты всем известные, но как-то кстати нынче вдруг забываемые.
Теперь я скажу два слова о либерализме учреждений, а потом распространюсь побольше о либерализме лиц, действующих на почве этих учреждений, или под влиянием льгот, новыми учреждениями дарованных.
Я не стану много трактовать о самих реформах. Г-н Градовский говорит основательно, что новые учреждения – закон, воля правительства, и потому им надо подчиняться.
Это правда, и я не позволю себе здесь критиковать реформы. Но замечу только одно: раз допустивши, что «равенство и свобода» – гражданские идеалы, надо сочувствовать реформам искренно и сознаться, что на этой почве (на почве равенства и свободы) реформы наши проведены хорошо. Но для меня еще вопрос: может ли долго, более каких-нибудь ста лет простоять какое бы то ни было общество при равенстве и свободе? .. Но об этом принципиальном сомнении после...[2] А теперь – о либерализме русских людей на почве новых учреждений и под влиянием современных льгот.
Вот тут-то и начинается нечто подозрительное, и если не всегда прямо злодейское, то или очень глупое и легкомысленное, или весьма коварное и нечистое.
Посмотрим, что делалось и делается до сих пор либеральными людьми на почве либеральных учреждений. Посмотрим, как служили эти «единомышленники» правительства... «России и Государю», – говорит г-н Градовский. Моему монархическому педантству такой порядок слов не нравится: я предполагаю говорить – Государю и России; ибо я не понимаю французов, которые умеют любить всякую Францию и всякой Франции служить... Я желаю, чтобы отчизна моя достойна была моего уважения, и Россию всякую (например, такую, в которой Градовский и Стасюлевич ограничивали бы власть министров) я могу разве по принуждению выносить... Г-н Градовский судит, видимо, иначе.
Итак, посмотрим, как люди русские либерального духа служили Государю и России на основании этих реформ.
Г-н Градовский упомянул о земстве, о судах, об университетах, о печати, об эмансипации крестьян с землею.
Начнем хоть с земства. По нашему мнению, земская реформа лучше новых судов. В ней есть все-таки что-то «почвенное», солидное, а главное, то хорошо, что в устройстве земства есть что-то свое, чего нет в судах, эклектически списанных с западных образцов. Зато в судах европейское зло и сказалось гораздо грубее и резче, чем сказывается в земстве.
Однако и в земстве заметен нередко такой дух, который нельзя назвать правительственным или охранительно-либеральным, т. е. не переходящим за черту дарованных льгот.
Приведу несколько примеров. В одной губернии баллотируется некто в гласные – местный помещик, человек образованный как все, и никаких провинностей особых за ним не числится. Почти все шары черные. Отчего? За что это?..
Он близок губернатору; он ему, кажется, друг; мы не желаем, чтобы администрация знала все, что мы делаем, и влияла бы тут...
Что такое администрация? Это не что иное, как само правительство en detail[3]. Что такое губернатор? Это не становой, это лицо по порядку власти третье после государя, так как в обыкновенное время (т. е. при отсутствии военных генерал-губернаторов) губернатор зависит только от министра, а министр есть ближайший выразитель Верховной Воли.
Положим, это еще не велика беда. И земство тоже правительственный орган особого рода. Можно позволить ему в некоторых случаях быть в маленьком виде тем, чем бывает в Англии оппозиция, т. е., с одной стороны, министерство Ее Величества, а с другой – оппозиция тоже Ее Величества. Я знаю, что на это мне могут возразить весьма основательно еще следующее: «Оппозиция может быть охранительного и даже глубоко реакционного характера»... Да, теоретически это верно; но на практике, в России, мы этого почти вовсе не видим...
Для пояснения нашей мысли вообразим себе следующий состав земского уездного собрания: богатые помещики – покойный Иван Васильевич Киреевский и недавно скончавшийся престарелый граф Игнатьев (1 -й), у которого в Петербурге была домовая церковь; один очень умный молодой человек самого новейшего, последнего стиля, которому уже в Московском университете опротивели более чем либеральные товарищи (они ведь так неинтересны!); он любит Шопенгауэра и Гартмана, поэтому пессимист для всего человечества и в благоденствие не верит; потом три купца – староверы; несколько бедных помещиков, в душе озлобленных либералов, но желающих быть членами управы, потому что им нужны деньги. В угоду первым трем лицам они прикидываются охранителями; потом крестьяне, представители общин, и между ними несколько начетчиков; два представителя монастырей, несколько отставных военных, желающих покоя и уважающих дисциплину и т. д. Весь состав в этом роде...
Разумеется, что такое земство не злоупотребляло бы правами и часто делало бы оппозицию в правую сторону, а никак не в левую... Но так ли обыкновенно бывает у нас? Похож ли состав нашего земства на подобную картину? И что случается обыкновенно, когда администрация и земство в чем-нибудь несогласны?..
Когда эти два органа – администрация и земство (положим, оба правительственные по источнику) – вступают в свою глухую борьбу, то обнаруживается вот что: правительство, выделив из себя, так сказать, земство и даровав ему известные льготы, находит в данную минуту, что этих льгот довольно и бoльших оно не находит полезным дать... Поэтому администрации поручается наблюдать за тем, чтобы в земской деятельности либерализм духа не переходил за черту либерального закона. Земство, по чувству естественному и присущему всякому человеческому учреждению, постоянно стремится перейти эту черту не по форме, а именно по духу, т. е. ослабить местное действие той самой власти, которая даровала ему права... И так как в России большинство до сих пор еще наивно верит, что все наши бедствия происходят от отсталости, а
