стороны обоих, и это священнодействие грозило затянуться надолго.
Конан услышал смех и невольно посмотрел вправо.
Прекрасная амазонка развлекалась с совсем молоденьким мальчишкой. Своим хлыстом она владела не менее виртуозно, чем Безымянный мечами, и всякий раз, когда парень пытался поднять валявшееся в паре шагов от него оружие, гибкий хлыст змеиным жалом бросался вперед, на доли мгновения опережая его рывок. Раздавался щелчок, и меч оказывался в другом месте. После этого следовало наказание за неповоротливость, и кровавый рубец появлялся на нежной юношеской коже. Тело парня уже несло на себе отпечатки пары десятков «укусов», глаза его горели ненавистью, унизительные слезы бессильной ярости текли по щекам — он ничего не мог сделать.
Амазонка смеялась, от души потешаясь над неумелым мальчишкой. Как ему хотелось убить ее, чтобы прийти на помощь своим друзьям, и какую муку причиняло сознание, что он не может сделать это! Она вспомнила, как долго их четверка готовилась к визиту в Священную Рощу, к встрече с Учителем и его учениками, настраивая себя на серьезную битву, показалось, что все так просто, так весело! И она смеялась. Она тоже получала удовольствие, ведь вовсе не так приятна смерть врага, гораздо сладостнее предвкушение ее!
Слева от киммерийца что-то захрустело, как снег под ногами ясным морозным утром, но Конан сразу понял, что это натягивается тетива, изгибая дугу исполинского лука. Конан хотел повернуть голову, но не смог этого сделать, лишь боковым зрением увидел, как…
Горбун натянул свой лук и тщательно прицелился. Он стоял в стороне и не спешил, потому что не привык понапрасну расходовать стрелы. Конан не знал, в кого тот целится, но сердце его болезненно сжалось. Стиснув зубы, он бросился вперед, но его обдало жаром, словно пламя кузнечного горна вырвалось наружу, намереваясь спалить дотла, а с места он не сдвинулся ни на ноготь. Это было ужасно, но в то мгновение Конан даже не задумался, почему так произошло: смертельно ли он ранен или просто связан по рукам и ногам и дожидается своего часа.
Родгаг — откуда-то он знал имя лучника — отпустил тетиву, и черное древко с красным оперением со скоростью молнии унеслось вперед, неся страдания и смерть. Мгновение спустя киммериец услышал девичий крик, показавшийся ему мучительно знакомым, и чужая боль горячей волной прокатилась по его телу.
Конан невольно прикрыл веки, стараясь побороть в себе бессильную ярость, а когда открыл глаза, то увидел, что амазонка оставила мальчишку в покое и направилась к Чей Чену, явно намереваясь помочь ему, но Безымянный лишь покачал головой, давая понять, что справится и сам. Белокурая красавица пожала плечами и вернулась к своей жертве. Ее рука взметнулась в ударе, но кого ужалил хлыст, Конан так и не увидел.
Отвратительный хруст раздался совсем рядом, но где Конан не разглядел. Родгаг второй раз спустил тетиву, и стрела понеслась к Учителю. Лучник довольно ухмыльнулся, но в следующее мгновение его словно вырубленное топором из дерева лицо вытянулось от удивления: стрела пронзила пустое пространство, кованый наконечник выбил сноп искр из стоявшего позади валуна, и черное древко, переломившись пополам, упало на землю.
«Учитель!»— закричал киммериец, но с губ его не сорвалось ни звука…
— …Нет!— вскрикнул Конан и сел на постели.
Могучая грудь его тяжело вздымалась, тело блестело от пота, взгляд лихорадочно метался по комнате. Олвина сидела рядом на постели и тревожно всматривалась в его лицо — в глазах девушки светились испуг и растерянность. Лишь когда она поняла, что Конан видит ее и понимает, кто перед ним, она решилась взять его за руку.
— Что с тобой, милый?
Она по-прежнему с тревогой следила за лицом Конана, пытаясь понять, что происходит.
— Сон!— выпалил северянин.— Мне снилось…— Взгляд его понемногу прояснился, а дыхание успокоилось.— Но почему ты не спишь?
— Я уже давно проснулась,— ответила она.— Ты так беспокоился, метался во сне, все время порывался что-то сказать, но никак не мог.
— Так это был сон…— выдохнул киммериец, окончательно успокаиваясь.
— Сон?!— встревожилась она.— Разве бывают такие сны?! Ты готов был убить сам или умереть!
— Бывают, милая, бывают.— Конан погладил золотые волосы девушки.
— Но что же это было, Конан?— спросила она, всматриваясь в его лицо.
— Кто-то,— нахмурился он,— любезно показал мне, как умирали мои друзья.
В путь отправились ранним утром. Торговый тракт, по которому мягкой рысью несли их кони, пролегал вдоль склонов скалистых гор, обветренных и мрачных, но не лишенных своей особой суровой прелести. Правда, не каждый был способен оценить ее. Человеку, привыкшему к равнинным лесам с их мягкой прохладой и тихими, поросшими кувшинками озерами, эта мертвая красота камня неизбежно должна была показаться чужой. Он чувствовал бы себя здесь неуютно: скудная степь да низкорослые кривые деревца, цепкими корнями впившиеся в несокрушимую плоть горы и медленно, но верно крошившие ее, доказывая, что жизнь, какой бы хрупкой она ни казалась, все-таки сильнее мертвого камня.
Жилые дома попадались нечасто. Иногда, правда, виднелись вдалеке пасущиеся табуны, а значит, можно было предположить, что где-то рядом расположились и те, кому они принадлежат, но когда наставало время обеда или пора было задуматься о ночлеге, словно ниоткуда, иногда выплывая из-за поворота, а иногда выныривая из-за некрутого перевала, неизменно появлялась деревенька. Часто в ней было всего два-три дома, но таверна сыскивалась обязательно, а на ее верхнем этаже всегда находилось несколько свободных комнат. Это было как раз то, что нужно: Олвина оказалась на редкость неутомимой девушкой, и выражать благодарность за свою вороную кобылку она, похоже, могла сутками напролет.
На каждой остановке Конан подробно расспрашивал хозяина, выясняя, не проживает ли рядом одинокий купец, но поиски пока не приносили успеха. Впрочем, учитывая размеры деревушек, это было и неудивительно. Одним словом, день шел за днем, путники ехали вперед, а не то что Велория, но и вообще ни одного купца им навстречу так и не попалось. Все ближе подбирались они к Хоршемишу и, наконец, в полудне пути от города остановились на последний ночлег.
До столицы было рукой подать, и потому, видимо, постоялый двор оказался значительно больше и богаче предыдущих. Хозяином его был одноногий толстяк с деревяшкой вместо второй ноги, привязанной к бедру хитро переплетенной системой ремней. По его вечно улыбающейся роже Конан безошибочно определил, что прошлое его было бурным и полным опасностей и, если бы не потеря ноги (Митра свидетель, просто удивительно, что обошелся он столь малыми потерями!), вряд ли он вел бы сейчас такую спокойную и размеренную жизнь. Однако что-то подсказывало Конану, что и теперь одноногий не так прост и наверняка знает многое из того, что не следовало знать окружающим, и уж точно занимается делами, прознай о которых, путники останавливались бы в его заведении, лишь чтобы выпить стакан вина, да и то предварительно проверив его на самом хозяине!
Одним словом, рожа у владельца таверны была бандитская, и если сам он давно уже никого не резал, то лишь потому, что теперь это делали за него другие. Такой человек просто не мог не знать обо всем, что происходило вокруг. Опыт подсказывал Конану, что в каждом бойком месте непременно находится человек, к которому стекаются все новости и сплетни, и он бережно хранит их, получая за это деньги или имея иную выгоду, а то и пользуясь ими лично.
Именно таким человеком был хозяин, и именно к нему направился Конан со своим вопросом сразу же, как только увидел плутовскую рожу в углу зала. Тот ничего не ответил, а лишь хитро прищурился, и Конан положил на засаленную столешницу серебряную монету.
— Ни за что не поверю, что заодно с ногой ты лишился и языка, так что давай говори.
— Отчего же не поговорить, коли спрашивает человек хороший, а главное, не жадный! — Хозяин таверны поставил кружку на стол и в упор посмотрел на киммерийца, но тот спокойно выдержал его холодный, оценивающий взгляд.— Купцов здесь довольно много, но не думаю, что кто-то из них может заинтересовать тебя,— голь перекатная, только что кличут себя купцами.
