кризис у нас сейчас — транспортный».[4]
Из всей большой и взволнованной речи Ленина Лихачев особенно запомнил, что в борьбе за транспорт «органы ЧК должны стать орудием проведения централизованной воли пролетариата, орудием создания такой дисциплины, которую мы сумели создать в Красной Армии».[5]
Не прошло и месяца после этой конференции, как Лихачеву было поручено вести борьбу с саботажниками на железной дороге. А затем его назначили начальником транспортно-топливного управления ВЧК.
27 января 1921 года Президиум ВЦИК утвердил Дзержинского председателем комиссии по улучшению жизни детей. Органы ВЧК начали проводить самую широкую борьбу с детской беспризорностью. Феликс Эдмундович взял с собой на работу в комиссию по улучшению жизни детей многих, известных ему по ВЧК людей, в том числе и Лихачева. Позднее он рекомендовал Ивана Алексеевича на работу в профсоюзы.
…Быстро шло то бурное время, быстро росли люди. С того дня, когда слесарь Путиловского завода Иван Лихачев впервые увидел близко автомобиль, прошло всего 13 лет. А вот он уже был назначен директором Московского автомобильного завода.
Глава шестая
1
Молодой директор приезжал на завод в 8 часов утра, минута в минуту. Зайдя в кабинет, просмотрев почту и сводки, он сразу же уходил в цехи. То, что теперь принято называть «методами получения информации», в те годы выглядело очень просто: директор с утра обходил цехи, слушал, спрашивал, узнавал, записывал. С ним быстро свыклись, как со своим человеком. Едва он появлялся в цехе, бежали к нему, спрашивали:
— Иван Алексеевич, как быть? У нас сверл нет… Он доставал. У него были «большие связи».
— Иван Алексеевич, а у нас мотор барахлит! — сообщали ему.
Он не боялся запачкаться — лез в машину. Иной раз он находил в цехе брошенную деталь, сам нес ее технику ОТК. Если деталь оказывалась годной, кричал, ругался:
— Это прямо хищники какие-то… Сведут домок в комок.
В апреле 1926 года, когда Лихачев работал еще в Московском Совете профсоюзов, по всей стране обсуждалось «Обращение ЦК ВКП(б) ко всем парторганизациям и ко всем коммунистам о борьбе за режим экономии».
Здесь, на заводе, «Обращение» сразу же приобрело живые, отчетливые и осязаемые черты.
ЦК партии указывал на то, что хозяйственники еще не научились бороться с расточительностью, преступным разгильдяйством, волокитой, забывали о внимании к мелочам. Теперь на заводе с этого можно было и начать…
Лихачев требовал, чтоб каждая партийная и комсомольская ячейка «проработала» «Обращение», сам созывал бухгалтеров, снабженцев, начальников цехов и, конечно, не упускал случая напомнить им, что эту работу нельзя рассматривать как кратковременную кампанию. Свои слова он непроизвольно облекал в ту особенно доступную, доходчивую форму, что они запоминались, вызывали улыбку и поэтому передавались из уст в уста, обретая необыкновенную силу,
— Отделу снабжения надо крепко побегать, — говорил он, — а то у нас только директор бегает, каждую веревочку подбирает. А вы сидите, как караси в болоте. Смотреть противно!
Караси… Это мгновенно становилось прозвищем. Словечко будто прикипало. «Караси-снабженцы», но никто не обижался. Молодой директор был всегда справедлив.
В цехах говорят коротко — шум станков и гул печей не дают «размазывать». Кратко, «по-боевому», Лихачев решал множество вопросов, умел потребовать строжайшей дисциплины труда, четкости, порядка, оперативности.
На производственных совещаниях он предупреждал против приукрашивания старого. Говорил, что следует всегда видеть перед собой два борющихся начала: старую отсталую технику, которую нужно без жалости сдавать на слом, вместе со старыми привычками и новую технику, за которую предстоит драться. Он любил это словечко «драться».
В два часа обед, а потом, если не приходилось срочно уезжать в ВСНХ, в ЦК или МК партии, на городской актив или на совещание в Моссовет, он шел «разгружать» очередь в свой кабинет.
С разными просьбами приходили к директору люди — насчет квартиры, путевки в санаторий, детского сада, даже семейных недоразумений. И нельзя было не помочь, не вмешаться. Лихачев постоянно избирался депутатом Моссовета, председательствовал в нескольких комиссиях Моссовета, был обязательным участником пленумов райкома, собраний, совещаний и конференций. С любого совещания он возвращался обратно на завод. Поэтому домой он уезжал не раньше чем в 11–12 часов ночи, а бывали дни, когда и за полночь он еще оставался на заводе.
Такой распорядок дня установился как-то сам собой и сохранялся очень долго.
2
Молодому директору свойственно было чувство юмора, он любил пошутить, любил козырнуть каким- нибудь «Здорово, браток» или шуточкой из арсенала дядьки Василия: «А я что, по-вашему, рукава жую?!» Это вызывало симпатии рабочих и заводских инженеров. Если этот «красный директор» не успевал вернуться в назначенный час к себе в кабинет, инженеры спрашивали кого-нибудь из его помощников:
— А где же начальство?
В самом слове «начальство» крылась снисходительная усмешка.
— В цехе, — строго отвечали помощники. Они уже успели полюбить своего начальника.
— В каком? В каком цехе, не скажете ли?
— Кажется, в кузовном. Евсеев только что звонил оттуда. Говорит — у них.
— Что же это он там делает?
— Изучает технические процессы.
— Почему именно в кузовном?
Но кто мог ответить на этот вопрос, кроме самого директора.
В кузовном цехе больше чем где-либо сохранились кустарные пережитки. Здесь стояли две кирпичные печи для варки клея, на них рабочие кипятили себе чай, было тепло, уютно, пахло стружкой и лаком. Это напоминало Лихачеву хорошее время ученичества на Путиловском.
Кузовной цех ремонтировал по специальным заказам кузова легковых автомобилей и грузовые платформы. На изготовление платформы грузового автомобиля нормировщики устанавливали вольготные нормы. Работали в кузовном бывшие плотники. Они были хорошо знакомы со своей дедовской профессией — могли срубить избу, построить сарай, сколотить стол или табуретку, но кузов грузовика требовал большей точности, а работа в цехе обязывала к ритму.
Начальником кузовного цеха был Евсеев, с которым Лихачев познакомился еще в авторемонтной мастерской МГСПС. Нельзя сказать, чтоб Евсеев был какой-либо заядлый консерватор, просто он и сам тогда не знал других методов работы. И если на его глазах доски для кузова машины подгоняли простой лучковой пилой — ему это казалось естественным, хотя он и любил подчеркнуть, что учился каретному делу во Франции.
