достоинством переносила во Франции бедность.
Итак, Амелия знала настоящие чувства своего отца. Она знала также, что он всю свою жизнь преследовал Наполеона, великого человека, восхищавшего ее своими подвигами, своей гениальностью, и что Нейпперга воодушевляла при этом неискоренимая, часто грозная вражда.
С какой же стати Пак, такой добрый малый, желавший ей добра и вдобавок посвященный в ее семейные обстоятельства, посоветовал ей обратиться к императору? Не будет ли отчасти неделикатно с ее стороны, как дочери человека, ненавистного ему больше всего на свете, прибегнуть к его благосклонности? Конечно, бессердечие Нейпперга по отношению к ней давало ей право на сочувствие императора, но означает ли это злоупотребление чувством удовольствия, которое мог испытывать Наполеон, покровительствуя дочери своего заклятого врага? Каким образом Пак мог подать ей подобный совет, по меньшей мере странный?
К чему клонились эти многократные увещевания? Что, собственно, было на уме у Пака? Чего опасался он со стороны герцога д'Отранте? Герцог был владельцем дома; ему следовало получать квартирную плату с постояльцев; он требовал ее через своего управляющего, пользуясь своим законным правом; что же тут было необыкновенного, опасного? Не к нему ли скорее стоило обратиться в настоящем случае вместо императора, слишком недоступного и чересчур высоко стоящего для того, чтобы беспокоить его по такому ничтожному делу?
«Пожалуй, Пак был не в здравом рассудке сегодня вечером, – сказала себе молодая девушка, раздеваясь перед отходом ко сну. – Я повидаюсь с ним завтра утром и поговорю хорошенько еще раз. Посмотрим, что он скажет мне, и тогда я решу, как быть. В сущности, мне, дочери графа Нейпперга, вовсе не лестно обращаться с просьбой о помощи к императору».
Она вскоре заснула. И ей не приснилась величавая фигура Наполеона, а приснился сухощавый мужчина, с костлявым лицом, с тонкими чертами, с загадочной улыбкой, скользящей по тонким губам. Амелия почувствовала, что ей угрожает от него какая-то опасность, что она скоро очутится во власти этого человека с его кошачьими повадками, который потихоньку подкрадывался к ней и завладевал ею.
Когда она проснулась поутру, то ей смутно представился этот сон, и тут молодая девушка припомнила странного субъекта, который походил на приснившегося ей в ту ночь. Амелия сталкивалась с ним случайно два-три раза, когда отправлялась в центр Парижа, чтобы отнести работу, сделанную ею в течение недели, к белошвейке в Пале-Рояле, у которой она получала заказы.
Ей вспомнилось также, что за несколько дней перед тем этот незнакомый мужчина проводил ее до самых дверей… Она поскорее бросилась в проход, боясь, чтобы он не вздумал подняться вслед за нею по лестнице, под предлогом попросить у Пака взаймы свечу вошла в каморку управляющего и оставалась там некоторое время. С тех пор сухопарый преследователь не попадался ей больше на глаза.
Амелия вскоре прогнала это довольно комическое воспоминание о незнакомце, напрасно подстерегавшем ее, и поспешила сойти вниз. Ей нужно было идти в свой магазин за работой, и она рассчитывала сначала еще раз посоветоваться с Паком, спросить его, находит ли он полезным, а главное, приличным с ее стороны обратиться с просьбой к императору.
Но Пака не было дома. На его обычном месте, в ложе привратника, сидел человек подозрительного вида, с хитрыми глазками, который посмотрел на нее исподлобья со злобной улыбкой.
Амелия осведомилась у него о своем друге управляющем и услыхала в ответ, что его потребовали рано утром к герцогу д'Отранте по делам службы.
«Герцог, может быть, раздумал, – соображала молодая девушка, – он раскаялся в своей суровости ко мне и послал за Паком, чтобы позволить ему дать мне отсрочку, о которой тот ходатайствовал… Вероятно, Пак обрадует меня этой приятной новостью, когда я вернусь из магазина».
И, легкая, улыбающаяся, совершенно сбросившая с себя заботы, она достигла квартала Пале- Рояль.
Когда Амелия, доверчивая и успокоенная, вошла к госпоже Мелани, державшей бельевой магазин в Пале-Рояле, то была удивлена, не найдя на столе работы, приготовленной, по обыкновению, для раздачи швеям на дом. Старшая мастерица, заведовавшая этим делом и назначавшая каждой работнице ее недельный урок, была занята. Амелия стала дожидаться, немного встревоженная такой переменой магазинных порядков.
Наконец закройщица явилась и язвительным тоном сообщила оторопевшей девушке, что на ее долю нет работы.
– Нельзя ли мне прийти к вам завтра? – осведомилась Амелия, бледнея от испуга, с сжавшимся сердцем.
– Это совершенно лишнее, – крайне сухо ответила старшая мастерица. – Когда для вас будет работа, за вами пошлют. До свидания!
Несчастная Амелия, удрученная, подавленная, еле передвигала ноги, выходя из магазина. Она плелась потихоньку домой, ошеломленная неожиданным ударом.
Откуда взялось это внезапное решение, этот отказ в работе? Ей никогда не делали выговоров за исполнение заказов. Для других работниц на столе лежала приготовленная работа, значит, магазин не имел недостатка в заказах. Отчего же ее одну лишили заработка? Был ли то каприз хозяйки, или дурная молва, распускаемая на ее счет, зависть какой-нибудь неведомой противницы, уронившей ее в глазах госпожи Мелани? Амелия решительно терялась, не зная, чему приписать это лишение работы, повергшее ее в отчаяние.
Она бродила некоторое время без цели по галереям Пале-Рояля, стараясь ободриться и говоря в утешение себе: «Госпожа Мелани, наверное, опомнится; она велит послать за мной. Но когда это будет: завтра? послезавтра? через неделю? через две?»
Амелия с ужасом представила себе этот период безработицы. Каким образом просуществует она до новой работы?
Ее средства иссякли. Она забрала у хозяйки деньги вперед, когда скончалась ее мать, и теперь ей было нечего получить. Она как раз отработала забранную сумму. Амелия рассчитывала попросить в это утро новый аванс по получении заказа. Неудача вышла полная, убийственная.
А уплата за квартиру? А неминуемое выселение? Куда приклонить голову? Чем прокормиться?
Одиноко бродя по Пале-Роялю, где в эти часы кипела вся торговая жизнь, блистала вся роскошь, сосредоточивались все увеселения императорского Парижа, Амелия машинально читала магазинные вывески. Над одной дверью ей бросилась в глаза надпись: «Госпожа Клеман, белошвейка».
