— Звоните… — «А в лес, — решил, — может, после обеда сумею выбраться».
4
У входа во Дворец их встретила заведующая внешкольным отделом Нелли Васильевна. Она оказалась общительной женщиной с приятным круглым лицом и высокой прической.
— Пройдемте за мной, — сказала она гостям после знакомства.
Они поднялись на второй этаж, прошли по длинному сумрачному коридору. У двери с табличкой «Внешкольный отдел» Нелли Васильевна резко остановилась.
— Сюда. — И открыла дверь кабинета.
В кабинете, в кресле, сидел сухощавый пожилой человек. Отложив газету, он привстал, поправил наградные колодки.
— Знакомьтесь, — с улыбкой предложила Нелли Васильевна.
Дмитрий Иванович первый подал руку.
— Севастьянов.
— Образцов.
— Ветеран труда, — добавила Нелли Васильевна.
Назвался и Шуклнн.
— Ну, вы снимайте пальто и располагайтесь, — обратилась Нелли Васильевна к Дмитрию Ивановичу и Федору, — а я сейчас, проверю зал…
И застучала каблучками белых туфель по гулкому паркету. Федор с любопытством посмотрел ей вслед: как только умеет столь резво ходить эта плотная женщина?
Больше у него никаких мыслей в отношении ее не возникало. И скажи ему кто сейчас, что через несколько часов он останется с ней наедине, Федор бы только иронично улыбнулся: что за глупая шутка?
Но жизнь — штука до того причудливая, что может отчебучить с любым из нас такой номер, который и во сне не всегда приснится. С какой минуты он поддался соблазну, точно сказать Федор не может: видимо, с той, когда вновь вошла Нелли Васильевна и, потирая руки, довольная, сообщила:
— Все в порядке, народ в сборе. Через пять минут начнем. — Она присела за свой стол, оторвала от перекидного календаря листок. — Значит, я открываю встречу, первым выступаете вы, Сидор Никифорович. — Она посмотрела на Образцова, тот согласно кивнул. — Вторым — вы, Дмитрий СТЕПАНОВИЧ…
Севастьянов, услышавший свое неправильное отчество, от неожиданности уронил пепел сигареты на колени. Он поспешил поправить Нелли Васильевну, заодно съязвив:
— Я — Иванович, Нелли, э-э-э, ПЕТРОВНА.
Нелли Васильевна расхохоталась:
— Обиделись, Дмитрий Иванович? Извините, дорогой.
Шуклин наблюдал эту сцену и толком не мог понять: дурачится Нелли Васильевна или действительно она только что, в вестибюле, познакомилась с Севастьяновым, а потому и путает его отчество? Он полагал, что они, Нелли Васильевна и Дмитрий Иванович, знакомы давно, что это именно она просила Севастьянова пригласить на встречу со школьниками журналиста. Может, даже тот сам вызвался переговорить с ним, с Шуклиным. Для хорошеньких женщин Дмитрий Иванович (сам признавался Федору) все готов сделать, на все пойти. А Нелли Васильевна — она ничего…
Федор поймал себя на греховных мыслях и застыдился: «Фу, чего это я размечтался? Была бы молодая еще… А эта… вон вся крашена- перекрашена…»
Нелли Васильевна между тем обратилась к Шуклину:
— Вы, Федор ПАНТЕЛЕЕВИЧ, выступите последним. Хорошо?
Шуклин поправил массивные очки.
— Хорошо.
— Ну и договорились…
В зале было человек двести. Многие сидели с блокнотами в руках: видимо, занятия в лектории организованы серьезно.
Образцов занимательно и сюжетно (должно быть, не впервой выступал с подобной речью) рассказывал о том, как пришел на завод, как встал за станок, как участвовал в стахановском движении, как его премировали отрезом на костюм.
Потом в его биографии была война. Два раза ранило, осколком оторвало пальцы на правой руке — Образцов поднял вверх раскрытую трехпалую кисть.
— Думал, ребята, всё, с такой рукой не видать мне станка как своих ушей. Не смогу, да и врачи не разрешат. Вернулся на завод, попробовал рычаги крутить, заготовку в патроне зажать — болит рука. И силы в ней прежней не было… Короче, стал я тренироваться и силу нагонять…
Образцов затянул выступление, но дети его слушали внимательно. По крайней мере, не шумели. И даже что-то записывали.
Севастьянов говорил, облокотясь обеими руками на трибуну. Рассказывал суховато, но четким голосом о своей самой гуманной на земле профессии, о том, что нужно им, школьникам, на какие предметы особенно подналечь уже сейчас, чтобы в будущем стать отличными специалистами. Поучал верно, но без души.
Хотя — молодец, отметил Шуклин, в десять минут уложился.
Наступила теперь его, Федора, очередь. Все эти дни он не раз продумывал предстоящее выступление. Сразу же определился твердо в одном: не агитировать ребят в журналисты.
Но о чем все же рассказывать? О своих буднях? О работе над письмами, над чужими материалами? О статьях, написанных тобой, но появляющихся подчас в газете под чужой фамилией? Об умении из разрозненных фактов сделать большое обобщение? О дежурствах по номеру? О том, с какой радостью и трепетом ждешь появления каждого своего материала, пусть даже маленького?..
Да интересно ли все это школярам, нужно ли? Может, не мудрить? Есть собственный журналистский путь, вот о нем и поведать. Ничего не приукрашивая, ничего не тая. И пусть восьмиклассники сами делают вывод, чем хороша или нехороша профессия журналиста.
Так и порешил.
Поглядывая то в зал, то на Шуклина, Нелли Васильевна представила школьникам гостя.
— Вы, надеюсь, встречали его имя на страницах нашей газеты «Вперед». Читателей не оставляют равнодушными его статьи, очерки, корреспонденции, всегда оперативные, точные, живые. Итак — слово известному журналисту, лауреату областной комсомольской премии («Откуда она об этом прознала?» — удивился Федор) Федору Григорьевичу Шуклину.
Федор медленно прошагал к трибуне, кашлянул в кулак, поправил очки, пятерней, как гребнем, скорее по привычке, чем из-за необходимости, причесал свой смоляной кудрявый чуб. Глухо — что-то мешало в горле — сказал:
— После подобного представления мне впору зазнаться…
По залу пробежал легкий смешок.
— Некоторым людям иногда кажется, — продолжал Шуклин, — что журналисты — это чуть ли не боги, сошедшие с Олимпа. Ничего божественного, поверьте, в нас нет. Вот редактор нашей газеты в прошлом — учитель, партийный работник; мой зав окончил институт культуры, дирижер по основной профессии; я начинал фрезеровщиком… Но первую заметку я написал не о заводе. А о том, как ребята нашей лесной деревеньки Березняк, что в Куменском районе Кировской области, смастерили по весне более десяти скворечников, как вскоре поселились в них скворцы и как вся деревня слушала их удивительные песни. Написал я про это заметку и послал в «Пионерскую правду». И стал ждать. Дней через десять заметка появилась. За моей подписью и с рисунком: мальчишки глядят на поющих скворцов. Я ликовал — на всю страну прогремел! А дядька-сосед, помню, подозвал меня и говорит: «Молодец, только что же ты так мало написал? За такую фитюльку ты ничего не получишь. В следующий раз бумаги не жалей…» Я послушался и вскоре накатал в ту же «Пионерскую правду» рассказ о том, как мы с другом Костей рыбу в нашей речке ловили. Два или три дня писал — целую ученическую тетрадь. Послал. Слежу за газетой. И однажды почтальон приносит мне большой желтый конверт. А на конверте — крупными буквами, как в газете: «Пионерская правда». Затрепыхалось мое сердце, как у пойманного воробья, вскрывал — руки тряслись от волнения. Наверное, думал, газету с моим рассказом прислали. Вскрыл — а в конверте маленький листок. На листочке написано: «Спасибо за рассказ. Но он очень длинен, а потому неинтересен. Советуем писать более сжато и конкретно». И приписка: «Пятиклассник должен писать грамотнее».
И снова в зале легкий смешок.
Увлекся Шуклин, время перестал замечать. Рассказывал про армию, про то, как очутился он после демобилизации в ныне ставшем ему родным городе.
— Дальше что было? Завод, ученичество, самостоятельная работа на фрезерном станке. И постоянное сотрудничество в заводской многотиражке, в областной молодежной газете. Мечта стать журналистом не покидала меня после той маленькой заметочки в «Пионерской правде». Когда я, студент-вечерник нашего университета, перешел на последний курс, меня пригласил редактор многотиражки. О, я отлично помню тот день! — воскликнул Федор с трибуны. — Мыслимо ли: мне предлагали работу в редакции! Спрашивали согласия… Да я сны только об этом и видел — о штатной газетной работе.
Шуклин уже дольше Образцова выступал. Привел два-три курьезных случая из газетной практики, об истории с фельетоном рассказал (раскритикованный товарищ подал на Шуклина в суд) и о том, как он выиграл процесс.
У Нелли Васильевны в глазах поблескивали искорки: довольна она была журналистом, чего там говорить. И ребята слушали с интересом и вниманием, ни капельки не устали.
Дмитрий же Иванович, уловив во взгляде Нелли Васильевны это самое довольство, не без рисовки шепнул ей:
— Кого попало не приглашаем.
Закончил свою речь Шуклин совсем неожиданно:
