Заведующая нотариальной конторой Дудина была женщиной без эмоций. На строгом, властном лице Игорь Чевычелов не заметил ни одной черточки теплоты или сопереживания. Она кивком головы, когда он зашел в кабинет, указала, на какой стул ему надлежало сесть, а затем, не поднимая головы, холодно спросила:
— Что у вас?
— Вот. — И Игорь вытащил из дипломата вложенные в газету документы: свидетельство о смерти бабки Ульяны, ее завещание, свой паспорт, другие сопутствующие оформлению наследства бумаги. Положил их на стол Дудиной.
Та посмотрела свидетельство о смерти, прочла завещание — молча, недовольно.
— Кто заявление писал?
— Бабушка.
— Не завирайте.
— То есть папа, но она подписала. Сама, ей-богу.
— «Сама». Сколько таких случаев, когда подсовывают старым людям все, что выгодно их детям и внукам.
Игорь, почувствовав неловкость, заерзал на стуле. Вступать в пререкания с этой злой усатой женщиной он дальновидно не стал: начнет еще пуще придираться.
Дудина полистала паспорт Игоря.
— Из Варваровки, значит. А живете в городе?
Игорь трижды согласно кивнул.
— Вы, случайно, не родственник Илье Трофимовичу Чевычелову?
— Сын, — тут же выпалил Игорь.
— Знаю его. Когда я судьей работала, он народным заседателем был. Мы с ним часто встречались. Хороший человек. Значит, в город перебирается? Так-так. Надоело нюхать сельскую пыль, решил попробовать городского смога… Передавайте ему привет.
Игорь заискивающе проговорил:
— Да, да, передам… непременно… спасибо…
А Дудина продолжала изучать бумаги.
Минут через десять, просмотрев последний документ, заведующая нотариальной конторой принялась что-то пересчитывать на листочке перекидного календаря. А подсчитав наконец, подняла голову, положила руки перед собой. Глядя в глаза Игорю, сказала:
— Дела, товарищ Чевычелов, такого рода. Свидетельство о наследовании мы вам выдадим. Но предварительно нужно уплатить госпошлину… — она глянула на календарь, — в размере трехсот сорока четырех рублей. — Игорь сморщился, как от кислого яблока: «Ого!» — Платите и через недельку приезжайте за свидетельством. Вот так, — неожиданно по-доброму подмигнула она Игорю. — Все понятно? Ну и хорошо… Кстати, хату продавать будете?
— Нет пока.
— Под дачу?
— Ага.
— Это нынче модно стало. Не совсем, правда, законно — жилье в двух местах иметь не положено, но наши местные власти часто на это закрывают глаза. В идеале вот сейчас, получив свидетельство, вы должны свою хату продать частному лицу или колхозу.
— Или…
— Вы просите совета, как обойти закон? Обойти его, конечно, можно — с помощью всевозможных хитростей. Взять, скажем, и прописать снова в селе свою маму, которая недавно оттуда выписалась. Но для этого она должна фиктивно развестись с Ильей Трофимовичем… Нравится вам такое предложение?
Игорь отрицательно замотал головой.
— Родители на это не пойдут.
— Напугала, вижу, вас. Не переживайте. Иные местные власти, повторяю, смотрят на подобного рода нарушения сквозь пальцы… Всего доброго! Не забудьте передать привет Илье Трофимовичу.
И Дудина — опять неожиданно для Игоря — вдруг встала из-за стола и, слегка улыбаясь, протянула Игорю руку.
— До свидания, юный дачник.
— До свидания.
И подумал: «Есть же еще в конторах добрые люди».
17
В следующую субботу Игорь приехал к десяти утра. Перед выездом он позвонил из дома и попросил отца закончить сборы к его приезду. Объяснил, что в город ему нужно вернуться сегодня пораньше, к обеду, поскольку после обеда он приглашен с Катей к другу на день рождения.
Услышав шум притормозившей машины, за калитку вышла Вера Игнатьевна. Игорь чмокнул ее в щеку.
— Здравствуй.
— А чего во двор не загоняешь? — кивнула на машину Вера Игнатьевна.
— Не стоит. Скоро ведь поедем.
В хату шел вслед за матерью, высокий, в модной синей куртке с капюшоном, в дорогой норковой шапке.
На веранде Игорь приостановился, ища глазами тапки.
— Не ищи, — сказала мать. — Проходи не переобуваясь. Попрятали, а те, что старые, отец пожег. Он в эти дни сам не свой: готов все пожечь, порубить, выбросить… Никакой жалости к вещам нет, будто подменили его, будто безвозвратно уезжает. А ведь уверена, еще и снег не сойдет, явится сюда…
Игорь, слушая мать, мял подбородок. «Явится, — иронично повторил он про себя, — явится… А Дудина говорит, что, если сельсовет поведет себя принципиально, мне могут предложить… Фу, фу, прочь негодные мысли! Как бы отцу с матерью, по неосторожности не проболтаться, что еще говорила Дудина…»
Из хаты время от времени слышался стук молотка. Игорь, пригнув голову, отворил дверь в кухню.
— Здравствуй, пап, — громко поздоровался, еще не видя отца.
Было сумеречно. Игорь шагнул в горницу. Отец заканчивал обивать белой материей последнее окно.
— Снаружи решил не заколачивать — и на чужие заколоченные хаты больно смотреть, а тут… своя… Родился ведь я здесь, вот на этом крючке, — Илья Трофимович указал на матицу, — моя люлька висела. И твоя, кстати…
Илья Трофимович забил последний гвоздик, взял стул, поставил его под электросчетчик.
— Пока не забыл, надо пробки выкрутить.
Игорь потрогал красный телефонный аппарат, стоявший на тумбочке.
— А этот?
— Остается.
— Перенесли бы его к тете Даше.
— Предлагал — тут ничего не стоило провод перекинуть. Категорически отказалась: «Я в него говорить не умею, а лишнего барахла у меня и так хватает…». Вот что, Игорь, если хочешь, чтобы побыстрее поехали, бери вон старые простыни и занавешивай окно в кухне.
Пришла Дарья, стала помогать собираться в дорогу Вере Игнатьевне. Вместе они спустились в погреб, набрали бидон квашеной капусты, миску моченых яблок-антоновок, трехлитровую банку соленых помидоров. Все это они заносили в машину, ставили на покрытое целлофаном заднее сиденье.
Сборы подходили к концу.
Вот уже затянуты кусками простыней окна в кухне. Свет, пробивавшийся сквозь полотно, был каким-то мертвым, неестественным, внутри хата скорее напоминала склеп, чем жилище.
Илья Трофимович позвал в кухню Веру Игнатьевну и Дарью. В полупотемках достал из стола четыре стограммовых стаканчика, бутылку портвейна. Сковырнул ножом нашлепку с бутылки, разрезал на четыре части свежее яблоко. Наполнил стаканчики.
— Давайте на прощание, — сказал, ни на кого не глядя.
— Я символически — за рулем, — поднял стаканчик Игорь.
Нехотя, даже опасливо, будто к отраве, протянули к вину руки женщины.
Чокнулись в тишине. Илья Трофимович выпил до дна, женщины только пригубили.
Было жутко и тоскливо, как на похоронах.
Вера Игнатьевна отвернулась — вот-вот могла расплакаться.
— Счастья вам в городе, — сказала Дарья, чтобы как-то нарушить тягостное молчание.
— Спасибо, Дарья, на добром слове, — пряча стаканчики в стол, ответил Илья Трофимович. — Не ругай здорово за беспокойство, что причинили тебе. Ты ведь у нас теперь хранительница — и вещи тебе подкинули, и за хатой вон просили присматривать, и кур кормить… По весне рассчитаемся… А теперь — в машину.
Илья Трофимович еще раз прошелся по комнатам, оглядел все уголки — не осталось ли случайно чего-либо, что могло померзнуть, испортиться в оставляемой хате. Заметил воду в ведре — вылил: вдруг нагрянут сильные морозы, вода замерзнет и повредит ведро.
Закрыл хату на два замка — на внутренний и висячий. А закрыв, передал связку ключей — от хаты, погреба, сарая, курятника — Дарье.
