Я предвидел такой оборот и приготовился умолять и любезничать. Но ни одна заготовка не лезла наружу, а те слова, что вертелись на языке, я с усилием сдерживал.
Ладно, ради Лены.
— Девушка, — позвал я жалобным противным голосом. — Девушка.
— Видала, ждёт. Ну, вообще я тащусь от этих, — отозвалась торжествующая девушка. — Ну, чего там ещё?
Сверчок рванулся из груди и прыгнул в горло. Я поперхнулся, загоняя его обратно. Мне это удалось, и я спокойным, ровным и, надеюсь, приятным мужским голосом сообщил, что сейчас же выезжаю на АТС, очень конкретно обозначил место, куда засуну её трубку, и назвал с десяток предметов различных размеров, которые последуют туда же.
Она помолчала. То ли растерялась, то ли тащилась. Потом — тихонечко:
— Одну минуточку.
Не прошло и двадцати секундочек, как девушка продала мне Алекса с потрохами и добавила, уже не жуя:
— У нас, правда, это запрещено. И наказывают строго. Извините.
— У нас тоже строго наказывают. Всё, конец связи.
Я положил трубку без угрызений совести.
Ради Лены.
Телефон оказался фирменный. Название «Шанс-Данс» мне ничего не говорило, но располагался этот «Шанс» в трех трамвайных остановках от «Мойдодыра». Таким шансом нельзя не воспользоваться.
Фирму «Шанс-Данс» я нашел на тихой улочке, отходящей под острым углом от шумного Московского проспекта.
Маленькая табличка на пыльной железной двери первого этажа, зарешеченные, занавешенные окна и тишина. Два массивных замка, тоже покрытые пылью, намекали, что дело не в обеденном перерыве.
Я огляделся.
Посреди пустого двора на обломках песочницы сидел вполне однозначный мужик. Я подошёл.
— Здорово, папаша. Отдыхаешь?
Он окинул меня ненатурально мудрым взглядом, остановил его на галстуке и спросил:
— Предложения?
— А где взять? — отозвался я.
Он тяжело вздохнул:
— Вот то-то и оно.
Потом опять недоверчиво покосился на галстук.
— Подскажу — поправишь?
— На раз! — согласился я.
Он поверил, показал мне подъезд, назвал квартиру, засуетился, объясняя, как постучать и что сказать. Я уже двинулся к цели, когда он крикнул вдогонку:
— И стакан попроси, ты с дула-то не потянешь небось в галстуке-то?
Меня тронула его деликатная забота. Я повернулся и ответил:
— Да я не буду, папаша. На работе. А ты пей, поправляйся.
Надежда исчезла в его выразительных глазах, он ссутулился и поник.
— Мент, что ли?
Кажется, я здорово прокололся. Я заспешил исправить положение.
— Да не бойся ты, никакой я не мент, И водку возьму. А ты мне расскажешь, что за контора тут у вас образовалась?
— У ментов не пью!
Его голос окреп, и разочарование полилось на меня смесью нелестных эпитетов и угроз. Можно было, конечно, легонько помассировать ему одну из нефункционирутощих почек, но я уважаю принципиальность даже в такой форме. Тем не менее я не мог просто так развернуться и уйти, ничего не узнав. Мне в голову заскочила одна идейка, и я решил попробовать, несмотря на то, что она требовала изощренной жестокости.
Я зашёл в подъезд, связался с подпольщиками и, получив две свежезапаянные банки какой-то ненашей водки, вышел во двор и приступил к допросу III степени.
Я показал алконавту банку, открыл её и протянул:
— Пей, папаша, хороший ты человек.
Он презрительно плюнул в сторону и повторил уверенно:
— У ментов не пью.
Кремень.
Мне не хватало только засученных рукавов и резиновой дубинки.
— Менты не наливают.
Я наклонил банку, и тонкая струйка потекла на землю. Запахло разведенным спиртом.
Глаза допрашиваемого расширились, налились ненавистью.
— Водку! Водку льешь, гад! — исторгся рык.
В его глазах стояли слёзы. Мне тоже было не по себе. Но раз уж взялся за дело, доведу его до конца.
Я вернул банку в вертикальное положение.
— Папаша, так что за конторка тут у вас? Склад ракет эс-эс-двадцать? Запасной Мавзолей? Просто любопытно, из-за чего ты, как юный пионер, идёшь на такие жертвы? Гляди, осталось еще с полбанки.
— У ментов не пью. — На этот раз заклинание прозвучало нетвёрдо.
— Я, папаша, не мент, а разведчик.
Я наклонил банку и замурлыкал:
— Водка «Петрофф», водка «Петрофф», прощай…
Мужик плакал. Ему было худо. Но и Ленке сейчас тоже несладко.
— Как тебя звать, касатик? — ласково спросил я.
Он вскинулся с криком: «Ах ты…», но, увидев целую банку водки в моей руке, замер, не веря глазам.
— Никитичем величают, — неожиданно важно ответил он.
Я открыл банку и снова протянул к нему.
— Пей, Никитич, хороший ты человек.
Он выпил, попросил закурить. Мы молча посидели. Кремень Никитич подобрел, начал крошиться.
— А я сразу догадался, что ты — разведчик, — уважительно сказал он.
Я промолчал. Мой вопрос уже был задан.
— А известно, что делают — баб воруют, — раскололся Никитич.
Меня тряхнуло. Неужели попал?
— Да что ты?
— Людишки здесь нехорошие. На похмелку не дадут. А баб молодых привозят, напоят и — в Африку. Неграм продают, — Он сплюнул и сумрачно добавил: — Бабы-то думают — танцы-шманцы.
— А сегодня привозили?
Никитич жалобно посмотрел на меня.
— А ты точно не будешь, а, разведчик?
— Что?
— Ну, осталось там, не выливай, я допью.
— Да пей, Никитич, только скажи, сегодня никого не привозили?
Он схватил банку, осушил ее, крякнул, потом виновато сказал:
— Сегодня не видел. Я в соседний двор ходил к мужикам.
В общем, ситуация начала проясняться. Контора набирает девушек обманом или силой, потом их куда-то отправляют. Алекс как-то в этом замешан. Он — подозреваемый номер один.
