и скрылся во мраке. Затем началась жуткая трансформация, и вскоре на месте людей лежали пятьдесят отвратительных гиен. Очнувшись, звери задрали морды вверх, и к небу полетел тоскливый и скорбный вой, выворачивающий душу стон погубленных. Но лишь только вновь появился владыка мертвого города, они вскочили и помчались к нему, как стая покорных псов…
И снова сознание Конана окутала тьма. Когда она рассеялась, новые картины начали сменять друг друга перед его глазами. Он видел длинные лодки, плывущие по мутной реке к зеленому городу; но, как только они пристали к земле и чернокожая команда высадилась на берег, гиены и красноглазая летучая обезьяна набросились на них. Крики ужаса и стоны умирающих наполнили джунгли. Желтые клыки хищников рвали плоть, хрустели кости, лилась кровь, а над всей этой бойней безумным огнем полыхали глаза крылатого вампира. Стремительно бросался он вниз, настигал жертву и, ломая ей шею, с глумливым хохотом выпивал горячую кровь.
Конан видел галеры, торговые парусники, боевые галеоны… И раз за разом, снова и снова гибли люди; смерть царила в этом проклятом месте, опять и опять чудовище и его кошмарные слуги торжествовали победу.
Неожиданно в глубине сознания варвара возникло отчетливое видение: галера с черными гребцами, на носу которой стоял синеглазый черноволосый гигант в тускло поблескивающих темных доспехах. Конан узнал самого себя на палубе «Тигрицы»; в этот миг он понял, что все привидевшееся ему лишь сон. Отчаянным усилием воли киммериец заставил себя пробудиться и раскрыл глаза. Затем он попытался подняться, но не смог — и, чувствуя странную тяжесть во всем теле, пополз прочь от склонившихся над ним черных цветов. Однако голова его упала, и вновь наступило забытье.
Теперь он видел стоявшего на прогалине Н’Тону, чернокожего колдуна, окруженного воинами; казалось, они кого-то ждали. И в тот момент, когда Конан осознал, что ждут его, наступил хаос. Люди закричали и, бросая оружие, в ужасе ринулись в джунгли.
Желание спасти своих товарищей помогло киммерийцу разорвать невидимые путы, что держали его во власти сна. Он встал и, шатаясь, побрел к прогалине. Лишь здесь он окончательно проснулся, увидев на влажной земле след огромной гиены.
Солнце садилось, наступали сумерки. Напрягая голос, Конан звал и звал Н’Тону. Он понимал, что находился у зарослей черного лотоса долго, слишком долго; он предчувствовал и то, какая опасность грозит его отряду: он верил в реальность привидевшегося.
Никто не откликался, и киммериец быстро зашагал по следам чернокожих воинов. Вскоре он узнал место, которое видел во сне. Тут не было людей; только шиты, копья да топоры в беспорядке валялись на земле. С одной стороны прогалина кончалась обрывом, на самом краю которого темнел чей-то силуэт. Обнажив меч, Конан поспешил туда.
Человек… Высокий чернокожий старец, сидевшей с безвольно опущенными руками… В глазах его застыло безумие, на губах выступила пена.
И только когда он вскочил и с отчаянным воем бросился на Конана, тот узнал Н’Тону. Он явно лишился рассудка, и киммерийцу ничего не оставалось, как, спасая свою жизнь, заколоть чернокожего колдуна.
Опустив меч и проклиная вынужденную жестокость, Конан подошел к краю обрыва. Багровые лучи заходящего солнца освещали недвижные тела воинов, раскиданные внизу по острым камням. Падая с такой высоты, никто не смог бы остаться в живых… Тучи черных мух уже вились над трупами, на ветвях ближних деревьев сидели невесть откуда взявшиеся стервятники.
Снедаемый тревогой, киммериец двинулся в обратный путь. Крепко стиснув обнаженный меч, он все время ускорял шаги и вскоре уже несся через джунгли упругой поступью степного волка. Солнце скрылось, в зарослях было почти темно, ветви хлестали по лицу, лианы путались под ногами, но никто и ничто не смогло бы сейчас остановить Конана. Тишину леса нарушало лишь его прерывистое дыхание да лязг брони.
Наконец джунгли расступились, и он выскочил на покрытый тенью деревьев речной берег. Перед ним темнели руины мертвого города; дальше, на темной глади Зархебы, застыла галера. Смерть царила вокруг: развалины усеивали трупы пиратов, их изуродованные останки лежали на мраморных плитах, на обвалившихся колоннах, на камнях зданий и рухнувших башен. Всюду виднелись пятна свежей крови, оторванные конечности, полуобглоданные человеческие кости.
Варвар осторожно приблизился к «Тигрице». В вечерних сумерках что-то светлело на ее мачте, словно неведомый скульптор вырезал там изящную статую из слоновой кости или белого нефрита. Прекрасным было тело Белит — прекрасным даже в смерти! Прекрасным, но мертвым, как камни проклятого города…
Онемевший от горя киммериец стоял и смотрел на свою возлюбленную, на Королеву Черного побережья, повешенную на рее собственного корабля.
Она висела на ожерелье из пурпурных камней, и в меркнущем зареве заката самоцветы на смуглой шее Белит блестели и переливались, словно капли алой крови.
IV УДАР
Черные тени его окружали,
Зубы оскопились в призрачной мгле,
Крови потоки из ран вытекали…
Но все я прошла и вернулась к тебе.
Любовь, над тобою не властвует зло:
Из бездны восстала, явившись на зов.
В свете факелов на ступенях мраморной, увенчанной колонной пирамиды неподвижно сидел Конан. В руках его сверкало проклятое ожерелье, обнаженный меч лежал на коленях, а у ног — колчан со стрелами и лук. Луна еще не взошла; на небесах тускло блестели звезды. В темноте, за кругом света слышались крадущиеся шаги. Красными отблесками отсвечивали драгоценные камни ожерелья, и красными отблесками вспыхивали глаза гиен…
На палубе «Тигрицы» спала своим последним сном Белит. Укутанная в пурпурный плащ, она лежала на прокаленных солнцем досках как живая. Смерть не исказила лица шемитки, не обезобразила его; только чуть заострился нос, четче обозначился профиль, поблекли щеки и губы.
До поздней ночи Конан в мрачном ожесточении таскал из трюма и швырял на палубу яркие шелка, златоузорные ткани, туранские ковры и пушистые меха из пиктских лесов. Он валил в кучу бесценный кхитайский фарфор, вендийские благовония, аквилонское оружие; пригоршнями ссыпал драгоценности, украшения, золотые монеты и слитки. Теперь груда сказочных богатств высилась на корме: невиданный курган над телом погибшей королевы.
Закончив свой скорбный труд, варвар методично проверил, хорошо ли закреплены его доспехи, мягко ли выходит меч из ножен, не затупился ли кинжал. Потом он перебросил за спину колчан, полный стрел, и поднял тяжелый мощный лук. Взял факелы и сошел на берег.
Дойдя до пирамиды, он закрепил факелы в трещинах среди камней и принялся ждать. Сейчас киммериец не испытывал ни страха, ни ярости; ум его работал с трезвой четкостью. Он понял, что все случившееся было запланировано нечеловеческим разумом: бочки с водой разбиты специально, чтоб разделить людей. И уже без всякого черного лотоса виделась ему ясно прогалина в джунглях и воины, что ждали его там. Внезапно появившееся жуткое чудовище гнало обезумевших от страха людей к пропасти, к обрыву, ставшему их могилой…
Еще он видел берег, своих беспечно хохочущих товарищей; видел, как из джунглей выскочили огромные серые твари и бросились на людей, не ожидавших нападения. Никто их них не успел взяться за оружие, и началась кровавая бойня; лишь Белит выхватила кинжал, готовая дорого продать жизнь. Но
