Горячая речь Иавы не убедила киммерийца, тем не менее и на сей раз он согласился еще немного подождать. И в скором времени воистину поразительное терпение его было вознаграждено: огромный и тупой кабан вышел из глубины леса прямо на них и, как до него еноты, начал с удивлением разглядывать посетителей. Злобные от природы глазки его посверкивали в бурой густой шерсти, а пятачок подрагивал, принюхиваясь к незнакомому запаху. Конан, нимало не смутясь гостеприимным поведением кабана, всадил в его загривок меч по самую рукоять; не медля, он развел под вековой сосной костер, подвесил на палке добычу, и начал медленно поворачивать ее над огнем. И все же через некоторое время не выдержал: сорвав недожаренную тушу, он вонзил в нее зубы, обжигаясь и постанывая от боли и удовольствия. Шемит, до этого грустно взиравший на погибшее животное, поступил точно так же, с той только разницей, что впился в мясо с другой стороны.
…Незаметно сгустились сумерки, и разомлевшие от сытной еды путешественники решили готовиться ко сну. Лес зелеными раскидистыми ветвями своими сдерживал порывы ветра, и потому лишь легкий сквозняк обдувал приятелей с юго-запада.
Лежа под сенью огромного кипариса, Конан вновь вспоминал Мангельду, но сейчас не испытывал той тоски. Сердце его, словно обложенное кусками кабаньего мяса, не воспринимало ничего. Ленивые мысли проплывали в голове, не волнуя и не тревожа, а дрема, постепенно обволакивающая варвара, вскоре растворила и их. С наслаждением Конан проваливался в мягкую теплую тучу сна, в забытьи уже слыша тихий, будто издалека, храп шемита.
— О, Птеор! О луноликая Иштар! — выкрикивал шемит, когда к вечеру следующего дня они подходили к берегу моря. — Порадуйтесь за сына вашего и раба! Ну, и за этого парня тоже… Мы видим море! Великое море Запада! Я уже слышу плеск его волн, я уже дышу им!
Киммериец, отнюдь не разделявший восторгов спутника, тоже был весьма доволен: большая часть пути ими пройдена, и теперь осталось только взять лодку и доплыть до Желтого острова, а там… Но Нергал с ним, с Гринсвельдом… Конан, в глубине души уверенный, что противник ему достался серьезный, задумываться о дальнейшем не желал, полагая, что так или иначе с обезьяной, пусть и демонического происхождения, справится. Несмотря на молодость, опыт в подобных делах у него имелся, и немалый.
— Хо, варвар, погляди-ка!
Возбужденный видом моря Иава указывал толстым волосатым пальцем на полдюжины деревянных домишек, стоящих на невысоком холме довольно далеко от берега.
— Мы вышли как раз туда, куда нужно! Это рыбацкая деревня. Они нам дадут лодку! Они нам поведают, как добраться до Желтого острова!
Фыркнув, Конан пожал плечами, но направил-таки стопы свои вслед за шемитом, что подпрыгивал, гоготал и размахивал руками как мальчишка. Песок под ногами был влажен и приятно холодил иссеченные сухой травой и землей ступни киммерийца, и с каждым таким шагом хорошее настроение, утерянное еще на постоялом дворе в горах Кофа, возвращалось к нему. Неожиданно для самого себя он вдруг подпрыгнул, гикнул, и помчался за шемитом, ощущая радостное возбуждение, смешанное со стыдом: мужчине-воину не подобает скакать подобно козлу. Впрочем, здесь никто из знакомых видеть его не мог, да и никто, кроме шемита, не мог, а его Конан в расчет не брал, считая, что тот и сам скачет не хуже. Тем не менее у холма киммериец остановился, принял степенный вид — ему нужна была лодка, а прыгающим дурням ни один нормальный человек лодку не доверит, — окликнул Иаву и, выразительно постучав кулаком по лбу, начал взбираться наверх.
К рыбацкой деревне они подошли вместе. Она и вправду была невелика. Крепкие, хотя и не слишком привлекательные на вид хижины, низкие, с плоскими крышами, разделялись между собою заборами из досок, обвязанных веревками. Во двориках всюду развешаны были сети, у стен строем стояли гарпуны и остроги различных видов, гроздья нанизанных на нити рыбин свисали с крыш. Женщины с коричневыми лицами разбирали тазы, полные рыбы — как видно, мужья недавно вернулись с лова, и теперь они сортировали добычу. Конан плохо разбирался в рыбацком хозяйстве, но от острого запаха желудок его, не далее как утром освобожденный от остатков кабана, заурчал, запросил ухи и жареной камбалы, начиненной орехами — о кушанье сем слышал он во времена былые в Шадизаре, от Ловкача Ши. Конечно, в крайнем случае его устроила бы и сырая рыба, но сей случай крайним никак не считался. Конан сунул руку в карман, с удовлетворением ощупывая там тяжелые шершавые кружочки, и решительно ступил в ближайший двор.
Но Иава его опередил. Зайдя в соседний двор, он, беспрестанно кланяясь, что-то горячо объяснял древней старухе с длинными седыми патлами, что сидела на ступеньках крыльца и грелась на солнышке. Вид у старухи был весьма мерзкий — Конан издалека чувствовал, как воняет от нее старостью и затхлостью — и шемита она, кажется, вовсе не слушала. Наконец, так и не открыв глаз, она резко взмахнула костистой рукой и хрипло каркнула:
— Фах!
Иава озадаченно хмыкнул, затем повернулся к приятелю и перевел:
— Убирайтесь отсюда, протухшие крабьи клешни!
— Фах! — подтвердила старая карга и сплюнула в сторону Конана.
Одним прыжком варвар перескочил изгородь. Подходя к крыльцу, он отметил, что шемит с несвойственной ему неразборчивостью попал в самый бедный дворик из всех. Сети здесь были рваные, а рыбы мало — всего-то три грозди под крышей.
— Ах ты…
Конан навис над каргой, с отвращением ощутив именно тот запах, какой и предполагал. Он понятия не имел, что делать дальше, ибо прежде ему не приходилось сражаться с дряхлыми стариками, но Иава явно оказался в полной растерянности, и варвар решил принять этот удар на себя.
— Клянусь Кромом, ты дашь нам лодку! Или я отправлю тебя кормить рыб!
Получилось грозно, но не слишком удачно: карга так и не открыла глаз и вообще, похоже, уснула, так как нижняя челюсть ее отвалилась, голова упала набок, и она снова, но уже едва слышно, пробормотала свое «фах!»
— Слушай-ка, киммерийский бык, — несколько смущенно произнес Иава. — Давай попросим лодку у кого-нибудь другого. И рыбы заодно. Нергал занес меня в этот нищий дворик… Им и самим тут жрать нечего…
Пожав плечами, Конан изъявил согласие, в глубине души довольный тем, что не ему пришлось предлагать отступление. Поворачиваясь, чтобы уйти за приятелем, он (от досады ли, из озорства ли) несильно щелкнул старуху по носу и — замер от внезапно разорвавшего тишину дикого пронзительного вопля.
Широко раскрыв рот карга орала подобно туранской праздничной зурне — Конану приходилось слышать эти мерзкие, убивающие покой и всякое желание жить звуки. Круглые глаза ее, когда-то блекло- голубые, а сейчас и вовсе почти бесцветные, в ужасе смотрели на могучую фигуру варвара; поднятые вверх тощие костистые руки тряслись крупной дрожью; но самое отвратительное заключалось в том, что старуха, по всей видимости, и не думала когда-нибудь заткнуться. Голоса у нее хватало, и воздуха в легких тоже.
Шемит, оглушенный и обозленный донельзя, ринулся к вопящей карге, наклонился над ней и рявкнул что было силы:
— Фах!
В то же мгновение она закрыла рот, уставившись совиными глазами на Иаву; взгляд ее стал тускнеть, руки плетями повисли вдоль тощего тела. Когда шемит разогнулся, старуха уже мирно спала, отвесив челюсть и басовито похрапывая.
В изумлении и раздражении Конан наблюдал эту сцену: суровая, чисто киммерийская натура его не выносила лицедейства. Ничего не поняв в увиденном, он решил, что старая карга просто-напросто обдурила его и его спутника, и, заподозрив, что вся деревня состоит из таких же ублюдков, надумал отмстить им похищением самой лучшей лодки. Благое намерение приобрести ее за живые золотые пропало без следа; свистнув Иаве, злобно взиравшему на спящую старуху, варвар направился вниз, к берегу, где у небольшой пристаньки цепями были привязаны дюжины две неплохих суденышек. Насмешливые взгляды соседей карги действовали на Конана подобно хлысту для лошади: он пошел быстрее, спиной ощущая и спиной же
