Перед закатом следующего дня Конан уже был в Асгалуне. Этот пышный и величественный и в то же время сумбурный, нелепый шемитский город нравился варвару тем, что здесь можно было найти развлечения на любой вкус и на любое настроение. Если последнее располагало к веселью — маленькие кабачки, коими просто усеяна была окраина, ждали гостей и ночью и днем.
Там беспрестанно играла музыка, и волоокие девы с пухлыми грудями и широкими пышными задами не только плясали и пели, но и за пару монет дарили свою любовь тому, кто этого хотел. Вино там лилось рекою или даже водопадом и стоило весьма дешево; как и везде в Шеме, там можно было что угодно продать и что угодно купить — иные шастали туда ежедневно только за этим, и чаще только ради азарта, а не выгоды; половина деловых знакомств тоже заводилась там.
Если же душа жаждала покоя и тихой грусти, человек устремлялся в дом Гуина (а и таких в Асгалуне было более десятка), где в полном — или не совсем полном — одиночестве коротал вечер под нежные и высокие звуки цитры. А поскольку огромный зал в доме сем делился на сотню крошечных комнатушек, посетителя никто не беспокоил, кроме учтивых и расторопных слуг, готовых по первому желанию привести для гостя девушку или юношу, или и девушку и юношу, способных усладить не только плоть его, но и взор своим прелестным видом.
Гуин, придумавший такие трактиры, был идиотом и давно уже умер, но многочисленные родственники его продолжали столь удачно начатое дело, ибо доход оно приносило просто невероятный. Конану приходилось бывать в этих домах и, хотя он ни разу не заказывал себе утешительницу, пить в одиночестве чудесное — и очень дорогое — вино любил. Но соответствующее настроение посещало его редко, и обычно из дома Гуина он шел в те самые кабачки, где можно было разгуляться, оставив покой и тихую грусть за порогом.
От западных ворот города киммериец направил вороную прямо, а потом налево: насколько он помнил, именно эта улица изобиловала заведениями подобного рода. Так и оказалось.
Он спешился у первой же двери, где с одной стороны на вывеске грубо, но красочно была намалевана баранья нога (в каждой городе была по меньшей мере пара забегаловок с такой картинкой), а с другой — и это даже рассмешило бы Конана, если б к иронии не примешивалось раздражение — красной яркой краской художник изобразил уродливого краба, больше напоминавшего не собственно сию тварь, а колдуньино его изображение в виде числа; вверил лошадь слуге, что болтался у входа, и забрав с собой дорожный мешок, вошел в кабак, предвкушая уже все те удовольствия, которые здесь получит этой ночью.
В небольшом зале, набитом до отказа самым пестрым людом, стоял невероятный гвалт. Орали все. К ночи половина здешних посетителей успела налакаться до такой степени, что уже потеряла всякую способность слушать и слышать, да и свежему человеку в грохоте и звоне кружек, тарелок, ножей и бутылей не представлялось возможным разобрать не то что слова, а и тон и тембр голоса соседа.
Только Конан переступил порог, как к нему подскочил раскрасневшийся от усердия подавальщик, морщась от шума, выслушал заказ и, кивнув в знак того, что все уяснил, немедленно исчез в глубине зала. Варвар усмехнулся: будь он одет как прежде, наверняка пришлось бы самому идти на поиски слуги, но сейчас на нем был богатый наряд, подаренный Кармио Газа, и он выгодно отличался от прочих оборванцев, наполнявших кабак.
Впрочем, его и в бедном одеянии отличали всегда — по росту, по стати, по выражению лица… Конан отодвинул с дороги обнявшуюся парочку пьянчуг и прошел к длинному столу, где вклинился между тонким бледномордым юнцом и толстым одышливым торговцем, у коего в левой руке, поднятой призывно вверх, посверкивало маленькое зеркальце в золотой оправе. Иной раз к толстяку подходили покупатели, но предлагаемая ими цена, как видно, не устраивала продавца — он отрицательно мотал головой и продолжал жадно поглощать куски мяса, не поднимая глаз от тарелки.
Приняв из рук слуги огромное блюдо с жареной бараниной, Конан плеснул в свою кружку пива, отхлебнул сразу половину и, удовлетворенный его вкусом и ароматом, приступил к трапезе.
…Когда на блюде остались одни только кости, варвар позволил себе передохнуть, а значит, и осмотреться. Сытый взгляд его блуждал по залу недолго: в противоположной стороне он заметил вдруг некую особу, напомнившую ему старую знакомую из Шадизара. Ни та, ни эта не обладали стройной девичьей фигурой и нежным голоском — совсем наоборот: гвардейский рост в сочетании с пышным задом, тугими румяными щеками и хрипловатым басом являлись их основными и для некоторых мужчин самыми привлекательными чертами.
Порой и Конана тянуло на нечто подобное, особенно после принятия нескольких кувшинов кислого и крепкого пива… Вперив помутневший от еды и питья взор в мощную грудь привлекшей его красотки, варвар медленно поднялся и пошел к ней, легко рассекая потную толпу любителей подраться, кои с визгами и воинственными воплями копошились прямо посредине зала.
— Как звать тебя, милая? — криво ухмыляясь, поинтересовался он, локтем плотно приникая к ее мягкому животу.
— Мархит, — игриво ответила она басом, в ответ еще крепче вдавливая его локоть в свой живот. — А ты кто будешь, незнакомец? Вижу, что не шемит…
— Киммериец, — жарко выдохнул он ей в ухо. — Конан. Ты здешняя хозяйка?
Томные выпуклые глаза могучей Мархит впились в его синие, откровенно призывая к немедленной любви, и варвар согласно прохрипел в ответ на эти ничего не значащие ласковые слова, которые произносил уже многажды и многим и вот теперь — ей. Но она все равно не слушала. Ухватив рукав его новой кожаной куртки, она влекла его за собой, наверх, на второй этаж, где было тихо и темно, где под ногами таинственно скрипели половицы и где в любом уголке коридора пахло любовью… Конан зарычал, рывком повернул Мархит к себе лицом и, не дожидаясь, когда она отворит дверь, сжал ее в своих объятьях…
Глава шестая
Подперев полной белой рукою щеку, Мархит смотрела на спящего Конана. Мысли ее, словно волы в загоне, были вялы и ленивы, и никогда не покидали заранее очерченной границы — то есть все, о чем она думала, сосредоточивалось только на хозяйстве и любви, а также на том, что так или иначе касалось того же. Появление в ее жизни этого огромного киммерийца отлично вписывалось в такую схему: он пробыл с нею одну ночь и, может быть, пробудет еще немного — от природы практически устроенная натура Мархит позволяла ей не обольщаться и смотреть на жизнь спокойно и трезво, не лелея мечтаний и не питая несбыточных надежд; своим появлением он украсил ее довольно однообразное, хотя и совсем не скучное существование, и она была за то благодарна ему; еще некоторое время после его отъезда она не раз вспомнит о нем с приязнью и сладким томлением в душе, потом — забудет. Мархит легко отдала Конану маленький уголок в своем сердце, с тем чтобы уже никого туда не поселять, но и с тем чтобы через годы никогда туда больше не заглядывать. И это была ее жизнь, которая не то что вполне ее устраивала, но и нравилась ей.
Она осторожно тронула подушечкой пальца белый шрам на его твердой щеке, подула на пушистые длинные ресницы, с детским любопытством наблюдая их трепет. Мог ли он стать ее мужчиной? Мархит не задумалась об этом и на миг. Справедливо полагая, что мужчины вообще не более чем спелый фрукт или кусок хлеба, созданный богами затем лишь, чтобы утолить голод и исчезнуть, уступив место следующему, хозяйка трактира и Конана воспринимала точно так, инстинктивно все же выделяя его из прочих. Как любая женщина, она умела почувствовать истинную силу и надежность, исходящую от него даже спящего…
Наконец ей надоело на него смотреть. Наклонив свое лицо над его лицом, так что длинные густые волосы ее смешались с такими же его волосами, Мархит, лукаво засмеявшись, ткнула его носом в губы, потом в подбородок, желая пощекотать, а когда он сердито сдвинул брови во сне, хихикнула и быстро отпрянула, тотчас открыв его лицо появившимся как раз в этот момент солнечным лучам. «Хр-р… хр-р- м…» — не хотел просыпаться Конан, но сон уж нельзя было удержать. Глубоким вздохом проводив его, киммериец открыл глаза и угрюмо взглянул на Мархит.
— Рассветает, парень, — пророкотала она ему в самое ухо, снова засмеявшись. Но теперь, с
