братьев прекрасный даже в полутьме сад. Пеппо, отличавшийся богатым воображением, облегченно вздохнул, увидев выходящего из двора на дорогу маленького, совершенно обыкновенного старичка с седой бородой лопатой и короткими кривыми ножками. Он вовсе не был похож на демона, появления коего скорее ожидал юноша в сию ночную тревожную пору. Щуря крошечные глазки, старичок сделал несколько мелких шажков по направлению к спутникам, но остановился, начал возиться с фонарем, который упорно не желал загораться.
— Ламберт? — неуверенно предположил философ.
— Месьор Брасс? — в свою очередь спросил тот голосом тонким и пронзительным.
— Он самый! — Бенино повеселел и тоже, сколько мог заметить Пеппо, вздохнул с облегчением. — Вот, мальчик: это — Ламберт, самый лучший слуга в Аргосе! Так, во всяком случае, утверждает мой друг Сервус Нарот…
Явно польщенный, Ламберт отбросил злополучный фонарь и живо засеменил к братьям, дабы помочь им спешиться.
— Господин давно вас ждет, — ворковал он, принимая поклажу из рук юноши. — Все ходит у окна, ходит, выглядывает… А чего выглядывать? Ночь, да и не видать дороги из-за дерев. Спать иди, говорю, я сам их встречу и накормлю по-королевски — нет, все болтается по залу, травой вонючей дымит и пиво пьет… Никак с полтора кувшина уж выдул.
Пеппо едва сдерживался, чтобы не рассмеяться. Пожалуй, этот Ламберт был для своего хозяина кем-то вроде отца или дядюшки — а то стал бы он так на него ворчать! Например, в их доме слуги не позволяли себе и рта открыть лишний раз без надобности, а все Бенино. Строг — как сам судья!
Поймав насмешливый взгляд брата, философ нахмурился. Впрочем, чело его тут же и разгладилось: от дверей дома с радостным ревом к ним спешил огромный детина, кажется намереваясь задушить в медвежьих объятиях своих старого друга Бенине. Длинный, до пят, ночной балахон путался в его ногах, так что немудрено было предположить, что он сейчас грохнется наземь, а, учитывая немалый рост и внушительную комплекцию, сие вряд ли обойдется легким ушибом.
Так и получилось: споткнувшись на ровном месте, великан со всего размаху шлепнулся на посыпанную галькой дорожку, сдавленно пискнул, но тут же вскочил и с прежней прытью снова бросился к Бенине.
Юноша хмыкнул: он представлял себе Сервуса Нарота совсем иначе. Богач, знаменитый не только в маленькой Лидии, но и во всем Аргосе; рыцарь, одолевший на турнире самого Всадника Ночи; владелец отлично подобранной коллекции самоцветов; любимец женщин — вот кто такой был Сервус Нарот.
По мысли Пеппо, который частенько витал в романтических мечтах о воинской славе и богатстве, подобный герой должен был выглядеть если не старше, то хотя бы солиднее и строже; при этом ему непременно следовало обладать черными бровями, сдвинутыми к переносице, острым надменным взором и длинным мечом на поясе. В этом же господине, принимающем гостей в ночной рубахе, ничего подобного юноша не увидел.
Он обернулся к Ламберту. Старый слуга хладнокровно наблюдал за падением своего хозяина и, как ни странно, даже не подумал прийти ему на помощь.
Но вот Бенине оторвался наконец от могучей груди рыцаря, тщательно вытер губы тыльной стороной ладони.
— В дом! Скорее в дом! — густым басом прогудел Сервус Нарот после того, как точно так же вытер губы.
Бодрой рысцой друзья устремились к крыльцу.
— Давно пора, — буркнул Ламберт, закидывая за спину дорожные мешки братьев. — Что за охота целоваться на холоде, да еще ночью… Был бы ты малым, я б тебе показал…
Тут Пеппо все же не выдержал и расхохотался.
Немногим позже, за великолепно сервированным столом, юноша разглядел хозяина с пристрастием. Стоит заметить, что в конце концов осмотр его удовлетворил.
Великан Сервус сплошь состоял из мускулов и вообще являлся живым воплощением силы и здоровья — о последнем достоинстве свидетельствовал девичий румянец, покрывший гладкие ровные щеки. Глаза его — серые в зеленую крапинку — были ясны и от природы веселы. Белые брови топорщились, как и такие же белые ресницы: Пеппо впервые видел, чтобы ресницы у человека росли в разные стороны. Копна светлых волос с заметной рыжиной напоминала пастушью шапку; ровная челка полностью закрывала низкий — по всей вероятности — лоб. Нос великоват, рот слишком красен, но зато губы полны и очерчены изящно, как и подобает мужу из рода аристократов. Все-таки он совершенно ничем не походил на коренного аргосца, кои в большинстве своем невысоки, смуглы и черноволосы…
— Выпей еще, верный друг мой Бенине! — громогласно вещал рыцарь, щедрой рукою наливая вина в кубок философа. — Выпей, и предадимся воспоминаниям о днях героической юности нашей!
Пеппо сильно сомневался в том, что юность его брата можно назвать героической, но, опасаясь миной недоверия вызвать у друзей поток легенд о прошлом, не дрогнул ни единой чертой.
Подобная сдержанность была немедленно вознаграждена: не заметив на лице юноши и тени интереса, Бенино со вздохом отказался от воспоминаний и велел ему идти спать.
— Пусть сидит с нами! — за Пеппо отверг сие предложение Сервус. — Я-то в его годы только и мечтал о том, чтоб выпить со старшими за одним столом. Верно я говорю, Ламберт?
— Да ты уж скажешь, — фыркнул слуга, швыряя на стол блюда с новыми яствами.
Братья в унисон хрюкнули от смеха, а благородный рыцарь покрылся краской гнева.
— Пошел вон! — заорал он, срываясь на визг. — Убью! Искалечу! Продам на галеры!
— Тьфу! — с достоинством ответил старик и вышел из зала.
Вероятно, такие сцены повторялись в этом доме часто, потому что Сервус и не подумал бежать за дерзким слугой, дабы претворить в жизнь свои угрозы. Вместо этого он, тяжело дыша, схватил целую бутыль и. громадными глотками выпил до дна. Лекарство подействовало всего через несколько мгновений: багровая краска гнева сошла со щек рыцаря, уступая место естественному румянцу, а в глазах заплясали лукавые искорки.
— А что, братцы мои, не прогуляться ли нам по ночной Лидии? Славный городишко, уверяю вас, славный!
— Опять в кабак? — сморщил нос Бенино.
— А где еще я тебе девиц возьму? — возмутился Сервус, вновь приникая толстыми красными губами к кубку с вином. Похоже, сие было для него самым привычным времяпровождением.
Философ видимо смутился, искоса поглядел на младшего брата. Тот так и сидел — невозмутим и мрачен, как обычно, и только ресницы его слегка подрагивали, что означало сдерживаемый смех.
— Ну? — Вылакав вино до капли, рыцарь вопросительно взирал на старого друга. — Ну же, Бенино?
— Право, не могу… — колебался тот. — Два дня в пути, Сервус… Не обессудь. Очень хочется спать.
Пеппо, конечно, понял, что если б не его присутствие, брат немедленно принял бы приглашение рыцаря — и никакая усталость не удержала б его дома. Он припомнил, что из всех своих прежних поездок в Лидию Бенино возвращался весьма помятый и скучный, и от него сильно пахло пивом, луком и отвратительными, дешевыми и сладкими благовониями. Потом он несколько дней отлеживался в мансарде, оглашая воздух воплями тихими и такими печальными, что у Пеппо невольно сердце сжималось от жалости. Все это время слуга беспрестанно таскал наверх подогретое вино, целебный отвар сарсапарили, ломти черного черствого хлеба; домочадцы, включая самого отца, ходили на цыпочках; друзья философа приходили справиться о его здоровье, и им всякий раз шепотом отвечали: «Надежда есть…»
А когда, терзаемый угрызениями совести уже более, чем телесными муками, бледный и исхудавший, Бенино наконец спускался к ним и слабым голосом осведомлялся у Пеппо об его успехах в учении, все наперебой старались порадовать его сообщениями о том, что мальчик необычайно умен и талантлив, а главное, трудолюбив точно так, как старший брат. Губы Бенине начинали дрожать — как бы от волнения, и на глаза навертывались слезы; он ласково гладил руку Пеппо, затем вставал и неверной походкой снова удалялся наверх, в свою мансарду. Честно говоря, ничто не вызывало у Пеппо большего отвращения,
