спаситель пал так низко — налакался до полного отупения, да еще в одиночестве.
— Вздор, говорю! Давай подумаем лучше, что нам теперь делать. Погрузить его на слона и отправиться в Мандхатту? А если он уже сговорился с той девицей и собирается поехать с ней? Не знаешь, куда она направлялась?
— Слишком много вопросов, — буркнула Клеменсина, недовольная тем, что Повелитель Змей не пожелал обсудить наглость Лукресии.
— Тьфу! Да ответь хоть на один, — рассердился и Трилле. Впервые за все время путешествия он почувствовал себя мужчиной, более того — полководцем. За какие-то несколько вздохов он преобразился: чахлая грудь его выгнулась колесом, плечи расправились, а голубые глаза засверкали особым, истинно полководческим блеском. Казалось, вот сейчас Трилле встанет, взмахнет рукою, крикнет громовым голосом: «Вперед, ребята!» — и целая армия рванется в бой, воодушевленная храбрым видом своего предводителя. Триумф, еще не испытанный, но наверняка грядущий, согрел сердце. И хотя, увы, ныне вся его армия состояла из юной девицы и нализавшегося до умопомрачения Конана, ответственность он принимал на себя немалую.
Он еще раз повторил надувшейся спутнице свои вопросы, добавив к ним такой: какого Нергала вообще киммериец едет в Мандхатту? Затем еще раз не получил ответа и, с легким сожалением поглядев на Клеменсину (ибо женщина, и ничто серьезное и настоящее ей недоступно), принялся размышлять самостоятельно. Продолжалось это достаточно долго — Клеменсина успела немного поплакать, успокоиться и снова поплакать, а варвар выдуть еще бутыль вина.
— Вот что. — Повелитель Змей наконец разработал план на нынешний день. — Сейчас я пойду к этой… к этой…
— Соблазнительнице, — с отвращением процедила Клеменсина.
— Ну да, соблазнительнице… Пойду и скажу: «Вот что, любезная…» — Трилле напыжился, изображая себя в момент будущего разговора с прелестной аквилонкой. — А что думаешь, вот возьму и скажу так! Я такой, я ничего не боюсь. Скажу ей: «Вот что, любезная, нам с тобою не по пути. Отправляйся-ка своей дорогой, а мы поедем своей». Ну, как?
— Очень хорошо, — одобрила Клеменсина.
— Да. А потом — потом мы сделаем вот что…
— Пойдем спать. И не потом, а теперь же, — вдруг отчетливо произнес Конан.
Спутники молча уставились на него. К сему времени они уже успели забыть, что варвар умеет говорить, а потому его рык удивил обоих безмерно.
— Прах и пепел… — пробурчал он. — Копыто Нергала тебе в зубы, Трилимиль, если жалкая пара бутылей может свалить меня с ног. Ха!
В самом деле: взор его прояснился, способность снова мыслить блеснула в нем явственно. Но при чем тут был Трилиманиль Мангус Парк?..
— При чем же я? — обиделся Повелитель Змей.
Вместо ответа Конан выудил из кармана несколько золотых и протянул Трилле.
— Наймешь погонщика и пару слонов. Скажешь, чтоб к сумеркам подошел к восточным воротам.
— Где я найму погонщика?
— На базаре…
Варвар тяжело поднялся, едва не свернув стол и скамью, неверной походкой двинулся к лестнице.
— Хей, Конан, ты куда?
И опять ответа он не получил. Покорный судьбе и киммерийцу, Трилле опустил золотые в свой карман и тоже встал. Всего пару мгновений довелось1 ему побыть полководцем… Что ж, такова, видно, его судьба…
— Пойдем, Клеменсина, — уныло сказал он, направляясь к двери. — Пойдем… Слоны ждут…
На этот раз Конан выспался отлично. А проснувшись, он обнаружил на краю своего ложа Лукресию с улыбкой на нежных устах. В руках она держала чашу, полную чудесного розового вина, кою и протянула варвару, едва он открыл глаза.
— Это офирское вино, — сказала она. — Самое лучшее, что я нашла в здешней лавке.
Конан с благодарностью принял чашу и отпил большой глоток, вернувший ему часть утраченных было сил.
— Как ты нашла меня? — хрипло вопросил он, награждая прелестницу кривой ухмылкой.
— О-о, мой варвар… Я потратила на это много, много, много сил… — начала Лукресия серьезно, но тут же не выдержала и рассмеялась. — Ты явился почивать в мою комнату, Конан, так что искать тебя мне не пришлось.
— Я спал, а ты… Охраняла мой сон? — хмыкнул он.
— Ну уж нет… Сказать по чести, так любого врага прогнал бы твой ужасный, бр-р-р, ужасный храп. Меня, во всяком случае, прогнал… Я сидела внизу, в зале.
Он допил вино и водрузил чашу на стол. Руки его таким образом освободились, и он смог обнять Лукресию.
— Ночью ты рассказывала мне свою историю… — начал он.
— Ты готов дослушать?
— Готов… Только перед тем…
Дыхание его участилось, а глаза помутнели. Зарычав, он перевернул прелестную аквилонку через себя и, спиной прижав к тахте, навис над ней, смешав свои черные пряди с ее белокурыми.
Лукресия лукаво улыбнулась.
— А как же моя история? — прошептала она.
— Потом…
— О, варвар…
— Потом…
Глава седьмая. Беседы о превратностях любви
Девятый день Маринелла ехала в повозке по пыльным дорогам Шема. Ей повезло: юный купец, торгующий зеркалами, согласился взять ее с собой и не потребовал за эту поистине королевскую услугу ни медяка.
Зато ей приходилось слушать его разглагольствования по поводу порочных шемских законов, кои предписывают всякому купцу отдавать часть прибыли в казну. «Что я имею с одного зеркала? — говорил Дин. — Четверть золотого. Для того, чтобы заработать один золотой, я должен продать четыре зеркала, и получается, что полтора я отдаю задаром…»
Маринелла ничего не понимала в этих сложных расчетах, однако слушала внимательно, время от времени отвлекаясь собственными думами, но кивая и вздыхая именно там, где нужно. Золотистые нити вновь текли меж ее пальцев, и, к великому ее огорчению, рвались чаще прежнего. Да, скоро в Шеме начнется междоусобная война, и многие погибнут. Слава Птеору и возлюбленной его Иштар, длиться она будет недолго — пять или шесть дней, — и все же война есть война…
— А если я продам шестнадцать зеркал, — продолжал Дин, сердито хмуря широкие черные брови, — и заработаю четыре золотых, то из них казна отберет у меня полтора, то есть уже шесть зеркал я отдаю задаром!..
В руках Вечной Девы сверкнула нить судьбы юного купца. Ах! Она чуть не вскрикнула в печали. Бедный мальчик… И ему суждено погибнуть в этой войне — случайно…
Она прервала на миг свою работу, подняла глаза и посмотрела в его затылок, покрытый густыми курчавыми волосами. Бедный мальчик! Еще несколько лун, и ему больше никогда не понадобятся ни зеркала, ни золотые…
Маринелла с усилием отвела взор. Все чаще сомневалась она в том, что должна быть бесстрастна.
