Идрайна, и в ближайшие дни он все чаще приставал с этой идеей к своему господину. Вот и сегодня:
– Отчего ты не хочешь порубить команду, господин? Самое время… Перебьем всех, а первым – этого Гирдеро… Не нравится мне он. Что-то замышляет…
Замышляет, точно, – подумал Конан. Он не раз уже ловил косые взгляды зингарца, а вчерашней ночью Зийна поведала ему, что Гирдеро притащил из корабельной кладовки и спрятал в своем сундуке две пары кандалов с цепями толщиной в три пальца. Вероятно, затем, чтоб были под рукой, когда понадобятся… Не прав ли Идрайн, предлагая перерезать экипаж «Морского Грома»? – мелькнуло у киммерийца в голове. Он мысленно взвесил оба плана: принять открытый бой или тайно покинуть корабль на одной из лодок, прихватив с собой Зийну, а взамен оставив Гирдеро серокожего голема. Первое представлялось ему более достойным и славным, второе – более разумным.
Будучи человеком быстрых решений, иногда действующим под влиянием импульса, Конан избрал второй вариант. Не потому, что его беспокоила схватка с многочисленной и хорошо вооруженной командой «Морского Грома», но скорей из-за Идрайна. С этим настырным спутником Конану хотелось расстаться, и побыстрее! Что же касается схваток и драк, то он подозревал, что на пути к Кро Ганбору, в пиктских чащобах и ванахеймской тундре, их будет предостаточно. Стоит ли сожалеть о том, что ему не удастся свернуть шею Гирдеро, этому зингарскому петуху? В конце концов, у него были иные задачи: добраться до замка Гор-Небсехта и отомстить за свою «Тигрицу» – а заодно и избавиться от Дайомы.
Сунув руку в сапог, Конан погладил рукоятку своего стигийского кинжала и ухмыльнулся, представив, как лезвие пронзает грудь колдуна и обращается в прах. Ядовитая кровь Нергала! Он швырнет обломки к ногам рыжей ведьмы и распрощается с ней навсегда! Ему не нужны ни ее богатства, ни она сама, ни видения славы и власти, что убаюкивали его по ночам! Ее остров – та же тюрьма, позолоченная клетка для павлина! А он не павлин, он – ястреб… Внезапно Конан понял, что Идрайн снова толкует о своем – как бы перебить команду и завладеть судном. «Перебьешь, серая шкура, – подумал киммериец, – перебьешь, когда меня не будет на борту». Он поднялся, в раздражении пнул ногой лодку и властным жестом прервал Идрайна.
– Устал я от тебя, нечисть. Иди-ка вниз и спи. Или думай о том, что станешь делать, превратившись в человека.
Скрипнула дверь капитанской каюты, и на палубе появился Гирдеро – как всегда, в блестящем полированном панцире, в шлеме с пестрыми перьями, высоких сапогах кордавской кожи и роскошных бархатных штанах с разрезами по бокам. Любовь к пышному убранству – к сияющей стали, начищенной бронзе, плюмажам, бархату и шелкам – была национальной чертой зингарцев, отчасти компенсировавшей их мрачность и серьезность, так несвойственную прочим жителям юга. Зингарцы, особенно люди благородной крови, совсем не походили на веселых аргосцев с их трескучей быстрой речью, и на говорливых шемитов, удачливых купцов и искусных ремесленников. Отличались они и от обитателей Стигии, чья обычная угрюмость объяснялась темным и ужасным культом Сета, Змея Вечной Ночи, довлевшим над берегами Стикса, и отягощенностью тайными колдовскими знаниями. Что касается зингарцев, то они были людьми горделивыми, часто – высокомерными, коварными и себе на уме. Многие из них, однако, отличались искренним гостеприимством, благородством и святой верностью данному слову – тот же Сантидио, например. Но Гирдеро к числу этих многих не относился. Глядя на его голенастую фигуру и холодное мрачное лицо, Конан уже почти не испытывал сомнений, что капитан «Морского Грома» хочет накинуть ему на шею железную цепь – вместо той золотой, что получена им в оплату проезда на Острове Снов. Лишь одно оставалось неясным: то ли зингарец просто желает продать купца Кинтару вместе с его серокожим слугой на рабском рынке Кордавы, то ли опознал в оном купце знаменитого разбойника, за голову которого назначена награда.
Гирдеро важно поднялся на кормовую надстройку, оглядел горизонт, перебросился парой фраз со своим кормчим; потом глаза его отыскали Конана, все еще торчавшего у лодки. Едва заметно кивнув головой, Гирдеро подозвал киммерийца к себе – впервые за пять дней.
– Солнце взойдет дважды, и мы увидим землю, берег нечестивых пиктов, – сказал капитан. – От него повернем на юг, к Барахам и устью Черной реки. Тебе случалось бывать на Барахских островах, купец?
– Случалось, почтенный дом, – молвил Конан, отметив, что зингарец прямо-таки прожигает его подозрительным взглядом.
– И что ты делал в сем пиратском гнезде? Киммериец пожал плечами.
– Торговал. Разве ты не знаешь, благородный дом, что многие купцы из Зингары, Аргоса и Шема торгуют с Барахами? Клянусь светлым оком Митры, – он протянул руку к солнцу, – не все островитяне пираты и разбойники. Там много рыбаков, есть козопасы, гончары и корабельные мастера. Они солят рыбу и мясо, льют свечи, обжигают большие горшки для вина и воды, делают бочки… и они отличные мореходы и гребцы. На моем погибшем судне были матросы-барахтанцы.
– Все они, особенно моряки – бандиты и злодеи, – угрюмо насупившись, заявил Гирдеро и смолк. Если у зингарца и были какие подозрения о связях купца Кинтары с пиратами, пока он предпочитал оставить их при себе.
После долгого молчания капитан покосился на Конана и сказал:
– Замечаю я, носишь ты наголовный обруч из простого железа. К чему бы? Он похож на рабский ошейник.
– Ошейник и есть, – ухмыльнулся Конан. – Был я в стигийском плену и продали меня в рабство в Луксур. Там хозяин, один из местных жрецов, надел на меня цепь и железный ошейник… Ну, а когда пришло время бежать, я прихватил то железо с собой, добрался в Мессантию, и там мне отковали на память этот обруч. С тех пор и ношу.
Он почти ничем не рисковал, рассказывая эту историю, ибо на Западном побережье никто не жаловал стигийцев – ни гордые жители Зингары, ни веселые аргосцы, ни предприимчивые шемиты. Все они поклонялись Митре или, на худой конец, Мардуку, и хоть торговали со Стигией, всегда помнили, какой бог – точнее, демон – владычествует на берегах Стикса. Вот и сейчас, при упоминании стигийского рабства Гирдеро кивнул – не то чтобы сочувственно, но вполне по-человечески, – и поинтересовался:
– А что ты сделал со своим хозяином, с тем жрецом из Луксура, наложившим на тебя цепи?
Хмыкнув, Конан бросил на зингарца многозначительный взгляд.
– Расшиб ему башку, почтенный дом, только и всего. Той самой цепью, на которую он меня посадил.
Расшиб башку! Ха!
Неужели эта крыса, злодей из злодеев, и в самом деле полагает, что его можно принять за купца из Мессантии? Не видел что ли он, дом Гирдеро, мессантийских купцов! Солидные люди, с лицами, украшенными пусть не благородством, но хитростью – однако не с такой разбойной рожей! Всякие были среди них, тучные и худые, высокие и низкие, но опять же этаких мускулистых молодцов с шеей, как у быка, не попадалось. А руки? Руки? По ним сразу видно, что привыкли они не монеты считать, а срывать чужие кошели и держаться за рукоятку топора, а не за стилос, коим записывают на пергаменте перечень товаров. Да будь этот тип хоть трижды гандерландцем, как он утверждает, дома Гирдеро ему не провести!
Капитан «Морского Грома» искоса взглянул на своего пассажира, опять спустившегося на палубу, к лодкам, и быстро отвел глаза. Нельзя, чтоб разбойник почуял, будто его в чем-то подозревают… нельзя… время еще не пришло… А придет оно дня через четыре, когда минует корабль устье Черной реки, и над холмистым берегов встанут гордые башни Кордавы, королевского города, столицы славной Зингары. Вот тут-то и придет пора хватать разбойника и ковать в железо! А пока пусть пребывает в спокойствии… все же проезд до Кордавы он оплатил… щедро оплатил…
Гирдеро с первого взгляда понял, кто ему попался. Еще там, на острове! Можно натянуть любые лохмотья и трижды назваться потерпевшим кораблекрушение купцом, но куда спрячешь темные лохмы, и горящие синие глаза, и огромный рост, и плечи шириной с гребную скамью? И эту манеру говорить, совсем неприличную для купца, зато вполне подходящую душегубу и злодею? И эту привычку шарить рукой у пояса, будто там торчит рукоять меча?
Ха! Нет уж, Гирдеро не проведешь! Не на того напал, проклятый головорез!
Собственно, почему проклятый? Дом Гирдеро подумал, что ему-то не за что проклинать злодея. Он получил великолепную цепь, а еще получит королевскую награду и славу поимщика самого грозного пирата на всем Западном побережье. Потом продаст слугу разбойника, эту здоровенную серокожую тварь… за него тоже можно выручить неплохие деньги…
