предполагаемый получатель увернулся. Опыт Конана подсказал ему, что дерево, из которого сделана эта дверь, удержало клинок, и киммериец решил, что тот человек, который нанес этот несчастливый удар, уже мертв или ранен, потому что в бою нескольких секунд беспомощности было достаточно. Возгласы и лязганье стали продолжались. Теперь киммериец был уверен, что слышит меньше воплей, меньше криков боли или тревоги и — да, слышит меньше ударов клинков, А потом их стало еще меньше. Кто-то упал на дверь. Конану был знаком звук, который он услышал потом: безжизненное тело медленно соскользнуло вдоль створки дверей на пол. И потом наступила тишина.
Конан взглянул на Испарану и увидел, что она смотрит на него.
— Балад, — пробормотал он.
Кулак — нет, определенно рукоять меча — забарабанила по двери, которая почти не заметила этого благодаря своей толщине, высоте и мощи. Огромная перекладина даже не задребезжала.
— Актер! — взревел чей-то голос, и Конан узнал его. — Твои стражники убиты или сдались, Хан- Хилайим больше не существует. Хамер лежит тяжело раненный. Иабиз давно уже сдался и предложил присоединиться ко мне и служить мне! Это Балад, Актер; помнишь меня, твоего старого друга? Дворец наш. Открой двери, Актер-р-р!
В течение долгого времени Актер, некогда хан, сидел в оцепенении, глядя на резные двери.
Конан неторопливо прошел мимо него, без труда снял меч со стены и начал было пристегивать ножны к своему поясу, но тут же остановился, нахмурившись, а потом отшвырнул спрятанный в ножны Меч Скелоса. Тот с лязгом заскользил по розовым и красным плиткам пола и остановился в нескольких футах от запертой входной двери.
Актер даже не взглянул на киммерийца. Он смотрел на двери, по которым снова с грохотом ударила рукоять меча.
Наконец, очень тихо, он сказал:
— Открой двери.
Испарана, не так тихо, сказала:
— Нет.
И зашагала прочь от высокого портала и лежащего перед ним меча в ножнах.
Актер какое-то время смотрел на нее, потом повернул изнуренное лицо к Конану. Киммериец стоял, сложив руки на груди, и спокойно глядел на него.
— Конан…
— Нет, Актер-х… Актер. Ты сам поднимешь перекладину. То, что ты причинил зло девочке-шанки, было твоей великой ошибкой. То, что ты причинил зло Испаране и мне, — предпоследней. То, что все твои надежды основывались на вере в этот заколдованный меч, — последней. Я понятия не имею, скольким людям ты причинил зло, скольких ты убил в дополнение к девушке-шанки или скольких разорил. Но… пришло время тебе расплатиться. Ты перестал быть сатрапом, Актер, ты перестал быть ханом — перестал править. Ты сам откроешь двери тем, кто представляет народ, который ты оплевывал и топтал ногами.
В течение долгого времени Актер продолжал смотреть на Конана. В этих темных глазах не пылала ненависть или гнев; казалось, они умоляли. Потом голова в короне медленно повернулась снова к деревянному порталу, отделяющего его от тех, кто сверг его. И опять множество долгих секунд поползло улитками, пока он невидящим взглядом смотрел на дверь, погруженный в мысли о поражении. И об угрызениях совести? Конан в этом сомневался Актер поднялся, тяжело оттолкнувшись обеими руками от подлокотников своего парадного трона, и по ступенькам спустился с возвышения на вымощенный плитками пол. Машинально сжимая в левой руке несколько складок своей мантии, он прошагал — почти проскользил эти пятьдесят футов. Поколебавшись всего несколько мгновений, он поднял небольшой рычаг, который, в свою очередь, заставил подняться огромный брус, перекрывавший створки дверей. Потом Актер повернулся, взглянул на Конана и Испарану и на лежащий на полу поблизости меч и направился назад к своему трону. Конан взглядом проследил за тем, как он поднимается по ступенькам походкой старого, усталого человека, поворачивается и тяжело опускается на свой высокий трон. Спустя еще мгновение Актер поставил ступни ног вместе, опустил локти на подлокотники кресла и выпрямился.
Конан был поражен мужеством и достоинством этого человека. «Правда, сам я поднял бы этот меч и встретил бы их, как воин, чтобы пасть в бою, — подумал Конан. — Но ведь я не король и не сатрап, и во мне нет королевской крови. В Актере она есть — и у него есть достоинство». Киммерийцу не очень-то нравилось, что на него произвел такое впечатление этот человек — такой человек, — но не в его характере было испытывать в данный момент какое-то другое чувство.
Актер-хан отдал свой последний приказ:
— Войдите.
Обе высокие створки распахнулись настежь под напором вооруженных людей в доспехах, которые не ввалились шумной толпой в тронный зал, а остались стоять в дверях, и в самом их центре был одетый в кольчугу Балад. Его голова была не —покрыта, но мокрые пряди волос свидетельствовали о том, что он только что снял шлем, который носил в сражении.
В тронный зал влетело стройное женское тело в лохмотьях шелка. Оно приземлилось с мягким глухим стуком, его шея безвольно мотнулась, и глаза Тигрицы Чиа, казалось, уставились на ее хозяина.
Балад поднял руку; в ней был лук с наложенной на тетиву стрелой. Он поднял другую руку, быстро прицелился — и послал стрелу в человека на троне. Актера отбросило назад, к спинке его большого кресла, и он крякнул; потом, цепляясь пальцами за подлокотники, поднялся на ноги. Балад снова отпустил тетиву. Позади него приверженцы заметались, и на некоторых лицах отразился ужас. Вторая стрела вонзилась в тело Актера с хлюпающим глухим звуком.
Два тонких древка с серо-белыми перьями торчали теперь из его живота.
— Балад! — взревел Конан. — Он открыл тебе двери — он сидел с достоинством короля! Он даже не вооружен! Это не честный бой — это бойня!
Он пылал яростью, и Испарана не видела ничего красивого в его лице.
— Солдаты! Будете ли вы продолжать следовать за ханом-убийцей? Кто же клянется на верность человеку, который завоевывает престол и убивает его обладателя не в поединке и не в бою, а предательски — на расстоянии?
И солдаты зашептались между собой. А Балад перевел свой блестящий взгляд на киммерийца, который стоял совсем один.
Встревоженная Испарана предостерегающе сказала;
— Ко-нан…
Балад и Конан мерили друг друга свирепыми взглядами, а Актер в это время осел, скатился по ступенькам, ведущим на возвышение, и остался неподвижно лежать на плитках пола.
— Конан? Я теперь хан! Хан Замбулы! — Балад воздел вверх руки, одна из которых сжимала орудие убийства. — Ты должен будешь получить награду, приятель!
— Актер, — сказал Конан, — правил, как скотина, но он был правителем и только что доказал это. Он сидел, как король, готовый принять свое смещение,
— и был убит, как преступник, человеком, который пустил в ход оружие, действующее на расстоянии, оружие труса или самого подлого охотника!
Балад сделал несколько шагов вперед, входя, как хозяин, в тронный зал, на который заявлял права. Он небрежно поставил ногу на кончик ножен заколдованного меча, взглянул на Конана и заговорил голосом, который казался еще более зловещим из-за того, что был таким спокойным.
— Не говори со мною так, Конан. Это чудовище заслуживало только смерти, и у нас нет времени на судебные процессы! Нужно столько всего сделать для Замбулы! Что касается тебя, Конан, чужестранца, но верного помощника, — как будет звучать для твоих ушей пост личного телохранителя Хана?
Испарана смотрела на Конана, закусив губу. Балад смотрел на него и ждал, и в нем уже чувствовалась холодная надменность правителя. Конан отвечал ему хмурым взглядом. Солдаты в доспехах, вооруженные и окровавленные, ждали в широком проеме дверей.
Наконец Конан сказал:
— Я не стану охранять твое тело, Балад. Ты встретил меня ложью, боясь даже сказать мне, что это был ты, а не какой-то Джелаль. Ты смог захватить дворец благодаря мне и Хаджимену и его воинам на верблюдах. Когда мне понадобится престол, я тоже убью ради него, — но только если у правителя будет в
