увидите солнце. — Он покачал головой. — Когда в мире столько дураков, подлецов и трусов, почему именно я должен был встретиться с двумя настоящими героями?
— Тебя не любят твои боги, Амрам, — сказал Конан. — Но пусть они все равно хранят тебя. Прощай.
Коричневые люди забрались в долбленку и взяли весла. Через несколько минут они скрылись из виду.
— Уходим, — сказал Конан.
Они вошли на плот, женщины взяли шесты, а Конан мечом перерубил канаты, которыми плот был привязан к причалу. Шестами они оттолкнули плот на середину реки и, когда течение подхватило его, положили шесты. Шум города постепенно удалялся. Вскоре они вышли из огромной каверны и оказались в пещере поуже, но все равно просторной. Грибы над головой стали встречаться все реже.
На корме плота находился ящик с землей для костра и поленница дров. Кремнем киммериец высек искру, и вскоре у них горел костер. Дымное оранжевое пламя казалось явно чистым после неестественного освещения подземного города. Акила подошла и встала рядом с Конаном.
— Паина, — сказала она, — займись костром. Если плот слишком близко подойдет к стене, оттолкнись шестом. У меня с Конаном есть дело в хижине. Не беспокой нас.
Паина оглядела киммерийца сверху донизу без всякой доброжелательности. Затем она произнесла самую длинную речь, какую слышал от нее Конан.
— Моя царица, я отдаю должное этому огромному уродливому зверю за оказанные тебе услуги, но я уже говорила тебе, ты слишком мягко обходишься с мужчинами.
Они вошли в хижину. Хижина была грубой и не имела никакой обстановки, но до этого им не было дела. Акила расстегнула свой пояс, и ее оружие упало на бревна вместе с оружием Конана. Она потянула за шнурки, державшие ее скудную одежду.
— Три дня, — сказала она. — Что мы успеем за три дня?
— Больше, чем обычные мужчина и женщина, — ответил Конан, развязывая на себе одежду. — Как говорил Амрам, мы герои!
Затем они бросились друг на друга, будто спаривающиеся тигры.
Все стояли на северном берегу и смотрели на то, как плот уплывает вниз по течению к Западному Морю. Киммериец потянулся, радуясь свежему чистому воздуху и солнцу, которое не палило здесь, как в пустыне. На юге они могли различить пирамиду, в которой похоронен какой-то забытый стигийский царь. К северу, востоку и западу, насколько видел глаз, простирались поросшие травой равнины.
— Пойдем туда, — сказал Конан, указывая на запад. — Если там не идет война, то я не знаю Шема.
— Нет, — ответила, грустно вздохнув, Акила. — Я пойду туда. — Она указала на север.
— Почему? — Конан удивился. — А что там?
— Моя родина. Хочу еще раз посмотреть на своего сына. И хочу вернуть себе трон. Я буду драться с Бризейс. Все мои степные сестры, кроме Паины, погибли из-за нее. Теперь время погибнуть ей.
Конан стоял будто пораженный громом.
— Ладно, тогда я тебе помогу.
Акила покачала головой.
— Нет, Конан. Это безнадежно. Когда я снова сделаюсь царицей, рядом со мной не будет места мужчине. — Она грустно улыбнулась. — Мы бы не смогли долго пробыть вместе, ты это и сам прекрасно понимаешь. Мы герои, а два героя не могут жить под одной крышей. Не прошло бы и года, как мы вцепились бы друг другу в глотки. Прощай, киммериец.
Акила склонилась вперед, поцеловала его, затем повернулась и зашагала на север, сопровождаемая своей последней подругой.
Конан стоял и смотрел, пока обе фигуры не скрылись из виду.
— Прощай, моя царица, — прошептал он наконец.
С суровым выражением на лице он повернулся и пошел на запад. Далеко позади него вечные пески пустыни засыпали развалины Джанагара, города Опаловых ворот.
