ГЛАВА 7
Город обезьян
Нинбо оказался вполне сносным городом, не слишком большим, но оживленным и веселым. В гавани его межстовесельных торговых судов сновали сотни вертких джонок, маленьких лодочек с косыми желтыми или оранжевыми парусами, шумный торг шел прямо у причалов.
Здесь сходились караванные пути и моря, и суши, а потому большую часть города занимал базар. Он начинался сразу у порта, а кончался чуть ли не у самых городских ворот, отмечающих три большие дороги: южную, в Камбую, северную, к столице Кхитая, и западную — вглубь полуострова, через Камбую и Уттару, к Вендийскому морю. Центр базара отмечала большая площадь, где за невысокими стенами из фарфоровых кирпичей, крытыми красной деревянной галереей, возвышался дом, а вернее — дворец градоправителя.
От площади, расходясь лучами, шли бесконечные торговые ряды: один только шелковый ряд тянулся на два полета стрелы, немногим уступал ему ювелирный, оружейный, фарфоровый, обувной и другие ряды, что же до скотного двора и конской площади, то на них искусный зодчий мог бы возвести по небольшому дворцу. На всем этом пространстве клубилась, кипела и теснилась многоголосая и разноязыкая толпа. Конану и его спутнику то и дело приходилось протискиваться боком.
«Нин-бо-дао» по-кхитайски означало «перекресток», и город полностью соответствовал своему наименованию. На его базаре можно было встретить вендийца с пряностями или массивными украшениями из золота и драгоценных камней такой величины и чистоты, что блеск их был виден за два квартала; были здесь и туранцы с коврами, радующими взор сложным и искусным рисунком, с драгоценными шалями и полосатыми тканями, не льняными и не шелковыми, но столь тонкими, что весь кусок можно было продернуть в золотое кольцо.
Иранистанцы привозили сюда лошадей: тонконогих, нервно вздрагивающих и прядающих ушами жеребцов с злобным взглядом и еще более злобным норовом, и изящных, серых в яблоко кобыл, грациозно склоняющих длинные шеи. Но более всего, конечно, было здесь торговцев из Кхитая и Камбуи, а Жемчужный Сад, как гордо именовались восемь лавок, стоящие особняком в Ювелирном ряду, считался по праву достопримечательностью всего побережья. Сюда свозились не только жемчуг и кораллы с Отмелей, но и прочие диковинки моря, вроде засушенной рыбы-ежа или Слез Земли, как называли здесь янтарь, редкий в этих краях и потому ценившийся не менее жемчуга.
Многоопытный посетитель базаров и торговых рядов, Конан с восхищением и любопытством пробирался среди палаток, лавок, а то и просто плетеных циновок с разложенным на них добром. Дракон, сохраняя на лице замкнутое и высокомерное выражение, следовал за ним.
Киммериец начал со штанов и сапог, и то, и другое купив у туранцев, ибо за все свои странствия, пожалуй, только в Зингаре покупал сапоги лучше самаррских. Здесь в таких, на невысоком каблуке, с чуть загнутым носком, с мягким, обтягивающим ногу голенищем, красовалась вся городская стража. За сапогами и штанами последовала рубаха и кожаная куртка с проклепанными медными бляхами плечами — самая большая, какая нашлась у изумленного торговца.
Но, как ни искал Конан, во всем оружейном ряду не нашлось ни одной кольчуги или панциря, кроме двух или трех вендийских — но те оказались малы на огромную фигуру варвара. Зато нашелся меч: прямой, длинный, из голубой кхитайской стали, которая, как известно, рубит железо с той же легкостью, что обычный топор — дерево.
Конан не поскупился и отдал за меч половину того золота, что было у них с собой, услышав при этом за спиной презрительное фырканье дракона.
— Зачем тебе меч, да еще за такие деньги? — негромко спросил мнимый старец, когда они отошли от лавки. — Я убью троих, пока ты будешь замахиваться.
— Во-первых, многомудрый мой Ши Чхан, я не привык в своих странствиях дожидаться, пока кто-то поубивает за меня всех моих врагов, — усмехаясь, ответил Конан. — Во-вторых, этот меч сохранит нас от лишних расспросов и неприятностей со стороны тех, кто не ведает об истинном твоем обличье. В-третьих, бирюзовая шкура, не позже чем через десять дней я намерен избавиться от твоего общества — и кто тогда защитит меня на дорогах, а?
— Разве что, в-третьих, — проворчал дракон в ответ на эту отповедь. — Я, знаешь ли, тоже не в восторге от твоей физиономии. Десять дней, пожалуй, даже многовато. Куда тебе угодно теперь?
— Нам осталась только пара лошадей и запас еды. Что ты морщишься?
Дракон, как предписывала роль ученого старца, семенил рядом с огромным киммерийцем, сунув в просторные рукава маленькие ладони. Облик его был неотличим от человеческого, и лишь по ярко-желтым глазам можно было догадаться, что он — оборотень. И все же, когда он кривил рот или усмехался, Конан постоянно ловил себя на мысли, что дракон не разжимает губ, боясь, как бы все не увидели его огромных, в два пальца, острых клыков.
— Лошади нам не нужны — куда мы их потом денем? А деньги могут понадобиться. Поэтому будь благоразумен, не входи в лишние расходы. Да будет тебе известно, в Кхитае очень многие ученые предпочитают передвигаться пешком, так что подозрений мы не вызовем. А как только выберемся из города, пойдем моим способом. Так будет гораздо быстрее.
Спорить тут было не о чем, и Конан кивнул, соглашаясь.
К полудню все приготовления были закончены. Чтобы пополнить запас мелких монет, они продали в одной из ювелирных лавок несколько камней — немного проиграв в цене, зато получив за серебром.них
Затем киммериец совершил опустошительный набег на несколько трактиров, и, когда они выходили из городских ворот на Удашскую дорогу, на правом плече Конана висел объемистый мешок со снедью и оплетенными фарфоровыми кувшинами с вином. Вина было гораздо меньше, чем еды: кхитайские домашние вина не отличались ни разнообразием, ни букетом, а потому, как ни печалила Конана эта замена, на дорогах Кхитая и Камбуи он предпочитал родниковую воду.
Но среди небрежно сунутых под хлеб, вяленое мясо и сушеные фрукты кувшинов таилась, словно золотой среди тусклых медяков, бутыль толстого желтого стекла, заботливо укутанная Конаном в кусок расшитой золотыми драконами парчи. В бутыли было красное, как кровь из вен, густое, как мед, драгоценное барахское вино. За эту бутыль киммериец отдал еще один камень и поклялся себе именами Кинды и Сагратиуса забыть о ней до самого конца пути — даже если этот путь будет пролегать через раскаленные пески и сожженные солнцем желтые степи.
Пройдя по дороге достаточно, чтобы миновать все селения, ютившиеся поближе к оживленному порту, ученый и его телохранитель свернули через поля к джунглям. Едва деревья скрыли их от посторонних глаз, ученый снова превратился в дракона — и с наслаждением потянулся, словно ему было тесно в человеческом облике:
— А-ха! Ну, время уже позднее, так что ешь, сколько тебе там надо, и садись на меня. Мы помчимся быстрее ветра и до ночи успеем сильно сократить путь к морю.
— Вот ближе к ночи я и поем, — отозвался киммериец. Вкус острого жаркого, приправленного вендийскими специями, еще был памятен его языку, а желудок приятно тяжелили те горы снеди и озера выпивки, которыми он запасся впрок в трактирах Нинбо. Пока дракон разминал затекшие лапы, Конан, наглотавшийся за день дорожной пыли, неспешно опустошил один из кувшинов в своем мешке. После чего объявил, что готов двигаться дальше.
— Ну, так влезай! — весело сказал дракон, подставляя ему шипастый локоть. — Да не вырви мне всей гривы, как в тот раз, когда нырял за мной в озеро!
«Гривой» он гордо именовал пучок длинных, жестких, как конские, темно-синих волос, росших полоской меж его острых ушей. За нее и в самом деле было очень удобно держаться, пропустив в пальцах и
