все чаще спотыкались о корни и камни, с трудом переползая через поваленные бурями, полусгнившие стволы исполинских деревьев. Громкие крики невидимых птиц казались им издевательским смехом над тщедушностью людей перед лицом дикой мощи безбрежного тропического леса.
И тут, к облегчению связанных пленников, среди которых было немало детей и женщин, джунгли внезапно расступились у узкого прохода в ущелье, полого спускающегося к океану. По горловине расщелины, весело звеня на перекатах, бежал игривый ручеек. Идти по каменному дну ущелья стало намного легче, и Красные, не задержавшись ни на минуту, чтоб дать напиться измученным, потянувшимся к воде холкам, криками, копьями и палками заставили пленников ускорить шаг.
Перед закатом караван вышел к северной оконечности прекрасной и тихой голубой лагуны и остановился на ночь под сенью кокосовых пальм на границе золотого песчаного берега. Вымотавшиеся за день невольники, не дожидаясь приказа, повалились на горячий песок. Несколько воинов остались присматривать за группой обессиленных, покрытых кровоточащими царапинами от острых колючек пленников. Остальные Красные разводили костры и разбрелись по берегу в поисках плавника.
Матери безуспешно пытались успокоить уставших и голодных детей, мужчины угрюмо молчали, потупив взоры. Молчал и Непомнящий. Он не знал, куда и зачем их ведут, да и не слишком задавался этим вопросом, совсем не беспокоясь за себя. В душе его клокотала дикая ненависть, связанные руки в ярости сжимались в кулаки. А сердце переполняла тревога за Ахайну. Он знал, что девушка тоже попала в плен, видел мельком ее еще утром. А потом их разлучили — женщины с женщинами, мужчины с мужчинами. Больше он не видел любимой и очень тревожился за нее. Красные безжалостно избавлялись от слабых, и группа пленников за время похода уменьшилась на несколько человек.
Красные приготовили на огне пищу для себя, не спеша перекусили, бросая объедки таргам, и только после этого дали пленникам воды и одну корзину фруктов на всех. Все-таки жертвы должны быть похожи на людей, а не на полуживые скелеты — иначе грозный бог Гарата разгневается и будет снова трясти землю.
Непомнящий съел апельсин и сделал несколько глотков воды. Мысли и чувства мешались и путались. Тот безымянный, который жил в глубине сознания, повергал его в трепетный ужас своей необузданной яростью и кровожадными намерениями. Гнев, бушевавший в груди, пугал Непомнящего, он изо всех сил старался подавить его в себе. Убить оленя на охоте, сразиться с хищным ягуаром — пожалуйста, это совсем другое, но отнимать жизнь у людей!.. Только думая об Ахайне, он сумел победить это жуткое нечто, что неохотно ему подчинилось и затихло на время.
На берег лагуны быстро спустилась ночь, будто кто-то очень большой сунул солнце в мешок, и остров сразу погрузился в душный сумрак тропической ночи. На небо высыпали кажущиеся здесь такими близкими звезды, показалась луна из-за туч, и океан радостно приветствовал восход ночного светила тихим шелестом прилива. Воины Красных и пленники укладывались спать.
Утром их подняли чуть свет и погнали на север, придерживаясь тонкой прибрежной полоски, заливаемой ленивыми волнами, где мокрый песок был плотен и удобен для ходьбы. Душа Непомнящего ликовала, он видел Ахайну — хвала Предкам, она жива и невредима, хотя и выглядела, как надломленная ветка инжира. Он молил небеса об одном только ее взгляде, но девушка не поднимала глаз и была равнодушна ко всему окружающему. А потом он снова потерял ее на долгое время, показавшееся ему целой вечностью.
Они шли весь день, невзирая на усталость и жарко палящее солнце, оставляя за собой бездыханные тела товарищей. С отстающими конвоиры не церемонились, сбивали с ног и закалывали длинными бронзовыми копьями. Останавливались всего один раз, чтобы дать изможденным холкам немного воды и возможность освежить распаленные солнцем тела в пенной, с песком и тиной прибойной полосе.
Во второй половине дня, обогнув северную оконечность острова, караван с невольниками вышел к большому каньону. Горы здесь высились, упираясь вершинами в облака, и вплотную подступали к берегу. Исполинский массив Кантомари заслонил собой весь горизонт и окутал полнеба черными клубами дыма, длинными живыми языками стекающего по склонам горы.
Каньон, широкий у берега, сужался, врезаясь в подножие величественной горы.
У моря стояли строения из камня и дерева, а не из бамбука и тростника, как в поселке. Два естественных волнореза — застывших лавовых потока — уходили далеко в океан, приспособленные под причалы для небольших рыбацких суденышек. Зеленые склоны долины были превращены в поля и огороды, ниже которых раскинулись ухоженные и опрятные фруктовые сады, где работали холки-рабы. Наезженная грунтовая дорога вела от моря в глубь каньона и исчезала за невысокой глинобитной стеной.
Пленников погнали по дороге к распахнутым городским воротам, охранявшимся десятком стражников. Сам город лепился к скалистым стенам каньона. На плоских крышах нижних домов, словно зеленые ярусы джунглей, громоздились хижины, воздвигнутые друг на друге. На верхних этажах жилища становились все крохотнее и издали напоминали птичьи гнезда. Вместо окон, дверей и дымоходов в стенах и плоских крышах были пробиты небольшие отверстия. С террасы на террасу вели приставные лестницы, которые в случае нападения на город легко было поднять наверх.
Через ворота, украшенные барельефами чудовищ ужасающего вида, караван вступил на узкие, кривые улочки. Город жил своей жизнью: резвились дети, беззаботно гоняясь по улицам друг за другом, тихо поскрипывали каменные круги гончаров в квартале горшечников, тянуло дымом из плавилен и литейных цехов, отвратительный запах распространялся по городу из сушилен кожевенных мастерских, женщины готовили пищу в полукруглых глинобитных печах, вынесенных во дворы, тут же вручную толкли зерно в ступках.
Но вся эта городская суета была подчинена какому-то единому порыву, единой непонятной для пленных холков цели, сплотившей тысячи тысяч людей. Город готовился к великому празднику с массовым жертвоприношением, грандиозным пиршеством и гуляньями, в конце которого каждый горожанин ожидал чуда. Лица людей, отмеченные печатью чего-то ужасного, недавно пережитого, светились радостью и потаенной надеждой. Появление колонны невольников на городских улицах приветствовалось ликующими криками и громким рукоплесканием.
Их вели к центру города. Глиняные хижины окраин сменились крепкими каменными особняками с чистыми двориками, небольшими пирамидальными храмами и длинными строениями складов. Улицы стали чище, куры и свиньи уже не расхаживали по ним.
В центре столицы Красных находилась широкая площадь, на которой одиноко возвышался главный храм, посвященный каменному богу Гараде, в виде гигантской ступенчатой пирамиды с плоской площадкой на самой вершине. Только черная громада Кантомари затмевала его своей высотой. Широкие циклопические лестницы спускались от верхней площадки до подножия пирамиды со сторонами в основании не менее трехсот шагов. Какие-то люди в черных мешковатых одеяниях непрерывной вереницей взбирались на открытую всем ветрам площадку храма, сгибаясь под тяжестью вязанок хвороста и дров. Пленные холки, забыв о своем горестном положении, с любопытством озирались вокруг, пораженные всем этим великолепием. Им, родившимся в тростниковых хижинах и никогда не видевшим каменных стен, невозможно было даже представить существование столь грандиозных сооружений. Город нависал над ними и безжалостно подавлял их воображение, но в то же время приводил в восхищение и трепет.
Непомнящий, хмурясь, смотрел на громаду пирамиды.
«Стигия», — пробормотал он про себя. Слово всплыло из глубин памяти — бессмысленное, ничего не значащее, но гигант вдруг ощутил, что мрак беспамятства на какой-то миг пронзила молния узнавания.
Караван не дошел до площади, а остановился у неприметного желтого здания, напрочь лишенного окон. Командир Красных направился к дверям. На пороге его встретили люди в черном, по-видимому, жрецы, и воин упал на колени прямо в пыль, коснувшись лбом земли у их ног. Один из жрецов начал быстро задавать вопросы. Командир отвечал, оставаясь в этой униженной позе. Жрец, удовлетворившись ответами воина, отпустил его небрежным взмахом руки и трижды громко хлопнул в ладони.
Из глубины здания послышался торопливый топот босых ног, и из дверей посыпались служители в черном, вооруженные широкими бронзовыми кинжалами и длинными, острыми бамбуковыми кольями.
Со знанием дела они без сутолоки разделили пленных — отдельно мужчины, женщины, дети — и загнали их внутрь дома.
Так Непомнящий оказался в огромной тюрьме за деревянной решеткой, среди таких же, как он, обреченных. Заключенных в камере было так много, что люди лежали вповалку друг на друге, задыхаясь от
