верхней площадке влюбленные остановились. Перед ними находился низкий залитый кровью алтарь и бездонный колодец рядом с ним. Верховный жрец Зарастеп, словно высеченная из белого мрамора статуя, стоял у бронзового чана, наполовину заполненного еще трепещущими человеческими сердцами.
К ним бросилось сразу несколько черных жрецов. Один из них грубо схватил Ахайну, сорвал с нее остатки одежды, заметил голубой сапфир на груди девушки и сдернул его с шеи.
Внутри Непомнящего все заклокотало. Как он посмел прикоснуться своими грязными, запятнанными кровью руками к его возлюбленной и его подарку! Дикий зверь, притаившийся в его сердце, с ревом вырвался на свободу, и гигант стремительно шагнул к жрецу.
Никто и глазом моргнуть не успел, как вопящий жрец, ломая кости, сбивая с ног жрецов и воинов, покатился вниз по ступеням. Непомнящий с ужасом смотрел на свои руки.
«Неужели это я только что убил человека?! О, Великий Отец Предков, прости мне этот страшный грех!»
Резкая боль в плече вывела его из оцепенения. Мертвая тишина царила вокруг. Тысячи возмущенных магулов и восхищенных холков, затаив дыхание, смотрели на него снизу вверх. Он увидел искаженное злобой лицо жреца и занесенный для нового удара кинжал, ослепительно полыхнувший в лучах солнечного света. В следующий миг жрец, поскуливая, пополз в сторону, волоча по каменным плитам нелепо повисшую сломанную руку.
Голубые глаза великана вспыхнули мрачным холодным огнем, и заветное, грозное имя вырвалось из могучей груди.
— Кром! — заревел Непомнящий пришедшее из глубин памяти имя.
К нему тянулись кинжалы и копья, и он, презрев смерть, грудью пошел им навстречу, не замечая испуганного взгляда съежившейся у его ног Ахайны и страха в глазах нападавших.
Он двигался с нечеловеческой быстротой. Поднырнув под нацеленные на него копья, Непомнящий схватил закованного в медь воина и резко опустил спиной на свое колено. Послышался хруст позвоночника. Он отбросил безжизненное тело, словно это был мешок с песком, и один встал против наседающей стаи черных жрецов, поигрывая бронзовым топором. Длинное топорище удобно лежало в руках, тяжесть оружия вселяла уверенность в собственных силах, напомнив ему о чем-то давно позабытом, яростно рвущемся из тьмы забвения.
— Во имя Крома! — закричал он, и от этого крика толпа на площади невольно попятилась. — Сражайтесь, холки! Умрем, как мужчины!
Он ринулся в гущу врагов, слыша за спиной нарастающий шум и истошные крики на площади. Топор в его руках запел губительную песнь, полилась кровь и полетели головы. Жрецы отступали, но гигант наседал на них, круша своим грозным оружием черепа врагов.
Опьяненный схваткой, он не сразу заметил, что рядом с ним бились двое холков, истекающих кровью от бесчисленных ран, но крепко сжимающих копья и полных отчаянной решимости. Все трое сражались храбро и остановились, только когда площадка опустела и не осталось ни одного живого врага.
Непомнящий подошел к краю лестницы. Белая фигурка Зарастепа торопливо прыгала со ступеньки на ступеньку. На площади, заваленной мертвыми телами, шла жестокая битва, где озверевшие холки накинулись на менее многочисленных, но лучше вооруженных магулов. Они рвались вперед, стремясь схватиться с врагом в рукопашную и не дать лучникам себя истребить.
Бывшие рабы готовы были рвать магулов руками и зубами, бросаясь на кинжалы и копья. Небо было черно от таргов, но бестолковые твари попадали под стрелы хозяев и без счета валились на землю.
Но не вид страшной битвы, не разбегающаяся по улицам толпа мирных горожан приковала пылающий взор Непомнящего.
У причалов на море стояло два больших корабля, и еще один встал на рейде недалеко от берега. Такелаж их был порван, черные приспущенные паруса еще слабо трепетали на ветру, и корабли, словно черные лебеди на тихом пруду, величественно покачивались на лазурных морских волнах. От берега по дороге скорым шагом шли отряды в сверкающих доспехах.
Передовой отряд, сломив беспорядочное сопротивление привратной стражи, уже ворвался за крепостную стену.
И тут он вспомнил все, словно очнулся от долгого сна. Сердце его преисполнилось гордостью, и дух окреп, снова обретя мужество и отвагу воина. Он узнал корабли, узнал людей, плотным строем марширующих по улицам городка, гоня перед собой целую армию магульских солдат.
— Спасибо, Кром! — крикнул он, потрясая окровавленным топором и безудержно хохоча. — Я Конан! Киммериец!
Он подхватил на руки удивленную Ахайну и, смеясь, закружился с ней по жертвенной площадке. И удивление девушки сменилось улыбкой, а потом и она рассмеялась вместе с ним — звонко и счастливо.
— Ахайна! Я вспомнил! Я все вспомнил! Эти корабли с черными парусами — мои! Их у меня было пять — осталось три, но не беда — на них достаточно крепких парней, чтоб разнести этот дрянной городишко.
— Они приплыли за тобой? — Ахайна, будто во сне, прижималась к широкой груди киммерийца, вздрагивая от пережитого ужаса.
— Не думаю! — рассмеялся Конан. — Они, наверно, считают меня погибшим, а сюда попали случайно. Увидели город и решили поживиться. Знаю я их, акульих детей!
У подножия пирамиды еще кипела яростная битва. Она звала к себе киммерийца, как любящая мать заблудившееся в лесу дитя. И где-то там скрылся кровожадный Зарастеп.
— Вперед! — крикнул северянин холкам. — Очистим остров от краснокожих!
Конан бросился вниз, увлекая за собой Ахайну, перепрыгивая сразу через несколько ступеней. Он с ходу врубился во вражеский строй, работая топором, как заправский боссонский дровосек, и оставляя за спиной кровавую просеку. Некоторые холки узнали киммерийца и приветствовали его ликующими воинственными криками. Они набросились на врагов с яростью волчьей стаи и сломили их строй. Битва рассыпалась на отдельные стычки. А со стороны городских ворот нарастал многоголосый вопль отчаяния и шум схватки. К небу потянулись дымки пожаров.
Конан метался среди сражающихся, появляясь то там, то здесь, и всюду, где бы ни возникала его могучая фигура с не знающим пощады бронзовым топором, враги в панике бежали, бросая оружие.
Ахайна с трудом поспевала за киммерийцем. Конан остановился и осмотрел поле боя. Всюду холки держали верх и гнали по улицам Красных. Только у здания тюрьмы, отрезанная от дверей, отчаянно отбивалась горстка жрецов, среди которых мелькал белый балахон. Не раздумывая, киммериец устремился туда.
Заметив его, жрецы застонали от ужаса, но лишь плотнее сомкнули ряды, защищая своими телами вождя. Они бились с яростью диких псов и умирали один за другим с именем Огненного Бога на устах. И вдруг, перекрывая шум битвы, на всю улицу загремел срывающийся голос верховного жреца.
— Что… Что он говорит? — спросил Конан у побледневшей Ахайны.
Девушка торопливой скороговоркой перевела:
— О, Гарада Всемогущий! К тебе взываю я, великий! Яви свою милость детям твоим. Покарай их врагов!
Дальше шли слова, произнесенные нараспев, которых девушка не понимала. Черные жрецы шарахнулись в стороны, оставив на земле коленопреклоненного верховного жреца, простирающего руки к статуе бога на вершине храма.
— Остановись, Зарастеп! Опомнись! Ты погубишь нас всех, вызвав Необоримого! Как ты мог! О, горе нам, горе! — заголосили они разом.
Один не выдержал и набросился на владыку с кинжалом, за ним кинулись остальные. Белые одеяния Зарастепа мгновенно окрасились алой кровью.
Но предсмертный зов его был услышан. Громада Кантомари задрожала. По улицам города поползли трещины, дома и храм заходили ходуном. Вершина горы взорвалась, и обжигающая волна горячего воздуха обрушилась на проклятый богами Кафардахат, сметая на пути храмы, дома, сады, людей и таргов.
А вслед за этим на город посыпался пепел и огромные камни. Взрыв уничтожил полгоры, полыхающей столбом огня.
По склонам вулкана стремительно стекали огненные реки раскаленной лавы, грозя вот-вот затопить
