От нечего делать киммериец решил смастерить себе лук. Он не был оружейным мастером и охотно обзавелся бы гирканским или аргосским луком, но где его взять в этом богами забытом месте? Варвар обшарил весь близлежащий лес, пока не нашел подходящее, по его понятиям, деревце, гибкое и тонкое. Заостренной ракушкой, которую местные умельцы использовали в качестве ножей, он аккуратно заровнял концы выдернутого из земли ствола, а тетиву из пальмовых волокон киммериец заставил сплести своих жен.
— Даром, что ли, я с вами тут вожусь… — проворчал он, когда, наконец, после долгих объяснений его женщины сообразили, что от них требуется.
Теперь к обычным дневным делам прибавилось изготовление стрел. Перьев для охвостья было множество, но киммерийцу пришлось изрядно попотеть, прежде чем он нашел подходящий материал для наконечников. Около ручья, где росли белые орилеи, Конан разыскал несколько камней, которые ему удалось расколоть на тонкие длинные пластинки. Он примотал их волокнами к стрелам и сверху залил смолой, как это делали туземцы. Его охранники, присев на корточки и, разинув рты от удивления, безмолвно наблюдали за работой посланца богов. Внешне лук вышел на славу — тугой, длинный, с таким было бы не стыдно появиться и в Аграпуре. Правда, оставалось еще проверить, можно ли из него стрелять.
Когда варвар вышел на середину лужайки, чтобы опробовать свое творение, чуть не вся деревня сбежалась посмотреть на диковинку. Они молча смотрели, как киммериец прилаживает стрелу и поднимает лук. Сначала Конан хотел просто выпустить стрелу в воздух, чтобы посмотреть, далеко ли бьет оружие, но потом заметил на противоположном краю поляны стайку крупных птиц, рассевшихся на вершине дерева. Он прикинул расстояние.
«Удивлю-ка я этих детей природы».
Усмехнувшись, варвар посмотрел на жителей деревни, которые никак не могли понять, что же делает посланец богов.
Стрела запела, стремительно уносясь к цели, и уже по этому звуку Конан определил, что лук хорош. Дикари, оторопев, следили за полетом ярко оперенной стрелы. Через несколько мгновений птица шлепнулась на землю, и одновременно туземцы попадали ниц, закрыв глаза ладонями.
— Копье богов, копье богов! — вопили они.
Они были почти правы: киммериец сделал большой лук для себя, со стрелами такой длины, что их и вправду можно было сравнить с копьем.
— Теперь попробуй ты! — Конан протянул лук Мархейо, но тот в страхе замахал руками, не в силах заставить себя прикоснуться к оружию посланца богов. — Я же пользовался твоим оружием, — уговаривал его варвар, но все было тщетно.
Киммериец попытался предложить еще кому-нибудь выстрелить из лука, но все воины с округлившимися от ужаса глазами решительно отказывались от подобной чести.
— Ну и пес с вами! — беззлобно ругнулся Конан. — Не хотите, оставайтесь в дураках, вам же хуже. Пойду, пожалуй, к своим женщинам… Птицу зажарьте мне на ужин„— кивнул он прислуживавшим ему юношам.
«Вот дикари, хуже нас, варваров, — хмыкнул киммериец. — Дети малые!»
На следующий день, когда Конан вернулся после утреннего купания со своими женами и с удовольствием обгрызал свиной окорок, его трапезу прервали звуки трубы и крики на дальнем конце поляны.
— Лусунга, Лусунга… — заговорили между собой женщины.
«Некоторое разнообразие мне не повредит. Пойду, погляжу, что там такое». Киммериец бросил недоеденную ногу и направился в ту сторону, куда сбегались туземцы.
Жители деревни кольцом окружили Лусунгу, который, отчаянно жестикулируя и время от времени срываясь на визг, кричал на Мархейо, указывая на нечто, лежавшее на земле.
Киммериец подошел поближе, и толпа расступилась, пропуская его. Конан увидел труп молодой женщины. Сначала он не сообразил, в чем дело, но мгновением позже разглядел, что у покойницы была аккуратно срезана половина черепа и вскрыт живот — там, где находится печень.
— Это сделали твои люди! — возбужденно кричал Лусунга.
Мархейо молча озирал собравшихся, не решаясь возражать разъяренному соседу.
«Особенно вкусны мозг и печень, — вспомнил Конан слова Нгунты. — Значит, кто-то поймал бедняжку в лесу или похитил из деревни и съел самые лакомые, по мнению туземцев, кусочки».
— Кто сделал это? — грозно обратился Мархейо к соплеменникам.
Все подавленно молчали.
— Мы это сейчас узнаем, — зловеще пообещал Лусунга.
Он взял за плечо одного из своих воинов и что-то тихо сказал ему на ухо. Тот, кивнув, побежал к лесу и скрылся в зарослях.
— Куда он побежал? — шепотом спросил варвар у подошедшего к нему Нгунты.
— Он пошел за Гуна-Райной, — ответил колдун, бледный и крайне встревоженный.
— Это еще кто? — спросил Конан, но в это время воин вышел из леса вместе с женщиной, и по поляне пронесся шелест голосов:
— Гуна-Райна… Главная колдунья…
Женщина была высокой, намного выше остальных туземок, с красивой, светло-коричневой кожей. Она была обнажена до пояса, а на бедрах свободно сидела короткая юбочка. Высокая и очень большая грудь женщины слегка колыхалась при ходьбе. Киммериец пораженно хмыкнул: несмотря на внушительные размеры, грудь колдуньи была крепкой и упругой. Такого варвару не приходилось видеть, хотя в его жизни побывало достаточно женщин. Конана также изумил ее живот, весь покрытый концентрическими кругами, но не раскрашенный, как это обычно делали туземцы, а татуированный. Волосы колдуньи были собраны в пучок, скреплены наверху и расходились над головой наподобие веера. За женщиной шел мальчик, который нес что-то вроде большого бубна, сделанного из изогнутых кусков дерева и пустых продолговатых тыкв.
Гуна-Райна склонилась над трупом и долго осматривала его. Потом она села на землю и положила перед собой несколько костей и тыкву с водой. Полив немного воды на руки, она побрызгала кости и посыпала их каким-то белым порошком.
Жители деревни смотрели на эти приготовления, не проявляя особого беспокойства. Колдунья подбросила кости вверх и, посмотрев, как они упали, выпрямилась и, повернувшись к Мархейо, приказала:
— Приведите всех, кого зовут Ткумху!
Нескольких человек вытолкнули в середину круга. Женщина вновь обратилась к Мархейо:
— Ее убил один из этих людей.
— Кто? — свирепо ощерившись, спросил вождь.
— Сейчас узнаю, — ответила колдунья и кивнула мальчику.
Тот подошел к ней и протянул небольшое птичье яйцо. Его скорлупа была столь нежной, что казалась прозрачной. Киммериец бросил взгляд на Нгунту и увидел, что тот дрожит, а на верхней губе колдуна выступили мелкие капельки пота.
Гуна-Райна тем временем протянула яйцо ближайшему из подозреваемых и приказала передать его следующему. Мальчик принялся трясти бубен.
Сухие, надтреснутые звуки понеслись над лужайкой. Конану стало ясно, что при малейшем нажиме скорлупа лопнет, и это изобличит виновного, если, конечно, таковой находился здесь. Так и случилось. Когда яйцо попало в руки пятого мужчины, его лицо вдруг свела гримаса ужаса, пальцы дрогнули, и по ладони растекся желток. Несчастный замер, вытянув руку, с которой на землю стекала скользкая масса, а его дрожащие губы тщетно пытались выговорить какие-то слова.
— Что ты хочешь сказать в свое оправдание? — спросила у него колдунья.
— Мне помогали он и его брат Мбуки. — Ткумуху указал пальцем на колдуна.
Гуна-Райна повернулась к Нгунте, и киммериец увидел, как в глазах ее мелькнуло торжество. Он внезапно понял, что колдуны этих деревень не ладили, а сейчас Гуна-Райна сумела сделать так, что Нгунта оказался в опасном, а может быть, и в смертельном положении. Признавшийся преступник между тем, дрожа всем телом, рассказывал вождям, как все произошло, время от времени показывая рукой на Нгунту.
