оказалось, что напиток весьма напоминал вино, а мясо, приправленное пряным соусом, было просто великолепным.
Пир продолжался долго. Обильная трапеза сопровождалась мерным барабанным боем. Время от времени то один, то другой музыкант спрыгивал на площадку и смешивался с толпой, но его место сразу же занимал доброволец, принимавшийся изо всех сил лупить по барабанам. Благодаря этому на лужайке не умолкал грохот, сравнимый разве что с ревущим водопадом или со снежной лавиной. Варвар обратил внимание, что люди почти не разговаривали друг с другом, а только торопливо набивали рты едой.
«Интересно, — спросил сам себя киммериец, с хрустом вонзая зубы в сочный плод, напомнивший ему большое яблоко, — долго они так смогут продержаться?»
Вскоре к барабанщикам присоединились несколько человек с длинными тонкими трубками, сделанными из тростника или похожего на него растения, и к мерным ударам добавился мерзкий гнусавый звук, словно завыла заморийская зурна. Барабаны стали бить чаще, и кое-кто из жителей деревни, выйдя на середину площадки, пустился в пляс. Остальные, подбадривая танцующих криками, хлопали в ладоши в такт ударам барабана. Конан почувствовал, что напиток, которого он поглотил немало, подействовал на него как крепкое вино, и, взглянув на вождей и Нгунту, понял, что те и вовсе пьяны, как, впрочем, и большинство туземцев. Никто уже не обращал внимания ни на вождей, ни на колдуна, ни на варвара, ни на музыкантов, все лишь самозабвенно обжирались, начав, правда, при этом болтать и громко смеяться. Киммериец, глядя на беззаботно веселившихся людей, подумал, что оркестр мог бы уже отдохнуть, но барабаны и трубы звучали до самого вечера, а толпа пировала, аж до заката.
Конана, слегка осоловевшего от громадного количества выпитого и съеденного, сопроводили в хижину, вдвое больше той, где он ночевал накануне, и вдобавок украшенную цветными лентами и перьями птиц. Конан рухнул на циновку.
«Хорошо быть посланцем богов, — подумал он, засыпая. — Только вот не мешало бы еще и женщину. Здесь так много красавиц…»
На следующее утро празднество продолжилось. Киммериец, который решил, прежде чем что-то предпринять, сначала хорошенько присмотреться и изучить местные обычаи, безропотно принял приглашение Мархейо и устроился под навесом. Как и вчера, перед ним выставили такое же огромное количество еды и напитков. Жители принялись жевать с тем же неистовством, но по обрывкам их разговоров варвар понял: сегодня праздник будет посвящен не только еде и питью. Нгунта, увидев, что киммериец внимательно прислушивается, подошел к нему. С трудом перекрывая грохот музыки, он прокричал:
— На празднике Бунта мы выберем тебе жен, посланец богов!
Варвару это очень понравилось, но он не стал ничего уточнять. Его несколько удивляло, что, несмотря на присвоенный ему громкий титул, во время вчерашнего праздника о нем как будто и не вспоминали, словно его и не было на поляне.
Правда, приставленный, видимо, специально для этой цели, юноша внимательно следил, чтобы блюдо и чаша перед ним не оставались пустыми.
«Наверное, здесь так принято — не беспокоить божество, — подумал киммериец. — Ладно, время теперь у меня есть, может, и придумаю, как быть дальше».
Пир только-только успел начаться, как Нгунта, взяв в руки бубен, сделанный из согнутого бамбукового прута, внутри которого на натянутых веревках были подвешены выдолбленные скорлупы больших орехов, вышел на середину лужайки.
Мгновенно барабаны и трубы умолкли, и в тишине, особенно пронзительной после чудовищного грохота, колдун начал приплясывать, сопровождая свои движения взмахами бубна, который издавал четкий сухой стук. Сидевшие вокруг поляны зрители, поначалу притихшие, принялись ударять в ладоши в такт бубну и мерно раскачиваться. Продолжая танец, Нгунта спиной двигался к тому месту, где сидели вожди и киммериец, а на середину лужайки начали выходить девушки в сопровождении нескольких старух, раскрашенных почти так же, как воины: белыми и кроваво-красными полосами.
Девушек было много, не менее пяти-шести десятков, и киммериец с вожделением поглядывал на полногрудых прелестниц с длинными стройными ногами и белоснежными зубами. По знаку старух девушки сбросили юбки и накидки и остались совершенно нагими, если не считать небольших связок мелких цветков, которые, словно бусы, обвивали их шеи, и больших белых орилей, воткнутых в волосы. Толпа радостно заревела, и Конан сам был готов завопить от восторга, но благоразумно промолчал.
Нгунта еще несколько раз потряс бубном, и в середину крута, образованного девушками, вошла рослая женщина с небольшим длинным барабаном в руках. За ней выбежали несколько нагих раскрашенных девушек с погремушками. К удивлению варвара, под одобрительный гул толпы девушки встали на четвереньки, и пошли по кругу, странно подпрыгивая, будто подражая волкам. Женщина с барабаном и девушки с погремушками, извиваясь и приплясывая на месте, подыгрывали им на своих инструментах.
Постепенно ритм ускорялся, и девушки бежали все быстрее и быстрее, время от времени сталкиваясь, и потираясь друг о друга. Постепенно танец стал настолько быстрым, что трудно было различить отдельных девушек. Казалось, они слились в одну извивающуюся цепь. Нгунта тем временем тоже выскочил в середину круга. На этот раз голову колдуна прикрывала маска, сделанная из головы волка или собаки, а хвосты этих животных свисали с его тощей спины. Подняв голову вверх, Нгунта начал медленный танец, а потом завел песню, похожую на заклинание, которая завершилась пронзительным криком, напоминавшим визг-шакала. В ответ из леса послышались завывания, звучавшие все громче и громче. Жители деревни, так же мерно раскачиваясь, тоже завыли. Все это продолжалось довольно долго, пока Нгунта не рухнул на землю как подкошенный, и тут же девушки, остановив свой бег, тоже упали навзничь, ногами к центру круга. Конан прищелкнул языком. Зрелище было восхитительным: несколько десятков нагих юных тел, словно лепестки огромного цветка, украсили поляну.
— Нгунта! Нгунта! — раздавались крики со всех сторон лужайки.
Колдун поднялся и, пошатываясь, направился к своему месту. Юноша поднес ему чашу с напитком, и Нгунта, жадно припав к ней, долго пил, словно его мучила сильная жажда. Отбросив от себя сосуд, он поднял руки и воскликнул:
— Назначение! Назначение!
Зрители восторженно завопили. Нгунта потряс бубном, и девушки, до того лежавшие неподвижно, резво вскочили на ноги и выстроились в ряд, повернувшись лицами к вождям и варвару.
«Кажется, теперь я начинаю чувствовать в себе нечто божественное, — ухмыльнулся киммериец, не зная, на какой из девушек остановить взгляд. — Вот эта подошла бы… Нет, лучше эта… Или, может быть, вон та, с краю?»
Девушки, нисколько не смущаясь, что стоят совершенно обнаженными перед всем племенем, лукаво поглядывали на варвара.
«Когда же, Нергал раздери этих дикарей, — Конан чуть не подпрыгивал от нетерпения, — я смогу выбрать кого-нибудь?»
Однако он ошибался: титул посланца богов не означал, что теперь ему принадлежит власть. Да, ему поклонялись, отдавали почести, но и только.
Все произошло очень просто: вожди и колдун вполголоса о чем-то посовещались, поглядывая на девушек, потом Нгунта подошел к красавицам и, выбрав троих, знаком приказал им идти к варвару. Толпа, до того безмолвствовавшая, вновь разразилась криками, и опять загрохотала музыка.
«Троих? — удивился Конан. — Неплохо у этих дикарей придумано. Девчонки, клянусь стройными бедрами Иштар, прехорошенькие! Я бы не возражал, будь их и побольше!»
Девушки, подойдя к киммерийцу, низко поклонились ему и улеглись на траву рядом с его троном.
«Что же мне делать? — с разочарованием подумал варвар. — Неужели до самого вечера теперь придется сидеть здесь, пить, жрать от пуза, и только смотреть на эти прекрасные создания?»
Но он ошибся и на этот раз. Обычаи туземцев не подразумевали столь изощренного издевательства. Остальных девушек раздали молодым воинам, которые, как понял варвар, еще не имели собственных женщин. В отличие от посланца богов каждому досталось только по одной. Трубы взвыли еще громче, и Нгунта, приблизившись к киммерийцу, лукаво поглядел на него и сказал:
— Теперь ты можешь заняться тем, к чему стремишься, а мы будем воздавать хвалу богам и
