если так можно выразиться, сортировали. Самым красивым давали хорошее воспитание, и, вырастая, они становились наложницами вельмож, и рыцарей, и самого короля. Некоторые, из очень знатных семей, могли стать и женами… Иных красавиц-сироток преподносили в дар чужеземным союзникам, в основном правителям Шема, Кофа и Стигии. Девочек же попроще ожидала более прозаическая судьба — как и мальчики, они шли в ненасытную глотку войны с Зингарой, становились прачками, маркитантками, сиделками, девушками для увеселения солдат… Отец наш был астрологом, и оттого он знал заранее, что у него родятся две дочери, родятся близнецы. Через восемь лет он должен был бы расстаться с одной из них, по своему выбору.
Но знал он также — ибо владел не только явным, доступным всем смертным знанием, что разлучать близнецов нельзя ни в коем случае. Если сами они пожелают расстаться, когда вырастут, — это другое дело. Но разлучать их насильно, разлучать в детстве — все равно, что ломать судьбу каждому из них. К тому же мы еще и не родились, еще только нежились в утробе матери, а отец наш уже любил нас больше всего на свете. Больше, чем наша мать, как это ни странно. Наша бедная мать умерла спустя три года после нашего рождения, и все эти годы она провела в тревоге и ужасе, ожидая сурового возмездия государства, чьи законы посмел нарушить отец. Это было тем страшнее, что вся страна была наводнена шпионами и осведомителями короля.
Скрыть что-нибудь от всевидящего ока правителя представлялось абсолютно невозможным. Но отец наш сумел. Он скрыл ото всех тот факт, что у него родилась двойня. Акушерка, принимавшая роды, получила большие деньги за свое молчание и в скором времени переселилась в другую страну. Второй человек — кормилица, также посвященная в страшную тайну, под страхом смерти не имела права выходить за пределы нашего особняка, даже на короткое время. Она также значительно повысила свое благосостояние за то время, что прожила с нами. Больше об этом не знал никто, даже самые верные слуги. Девочек было двое, но одна считалась дочерью кормилицы. А чтобы никто не догадался об истине, увидев наше поразительное сходство, ни один из слуг не допускался в детскую комнату, где резвились мы с сестрой. Гостям же и многочисленным родственникам показывали одного ребенка…
— Как правило, это была Сэтлл, — заметила Иглл, нарушив свое сердитое молчание и передвинувшись чуть поближе к веселому блеску свечей.
— Да, обычно гостям выносили меня, — кивнула Сэтлл. — Иглл ведь могла и, укусить за нос какую- нибудь сиятельную даму или вырвать клок бороды у вельможи, если он имел несчастье чем-то ей не понравиться… Чем старше мы становились, тем больше было с нами проблем. Ты, наверное, заметил, киммериец, что Иглл танцует, как разбуженная посреди зимы медведица. Это оттого, что она терпеть не могла уроки танцев, и почти все из них доставались мне. Я же, напротив, до сих пор толком не знаю, с какого бока садятся на лошадь. Скакать верхом, стрелять из лука, фехтовать — от всех этих воинских забав Иглл была без ума, и я охотно уступала ей уроки верховой езды и фехтования. Когда мы подросли еще больше и пришла пора вывозить нас за пределы дом — балы и прочие подобные развлечения доставались обычно мне. На охоту же или поглазеть на рыцарские турнир — отправлялась сестренка. Мы никогда не спорили и не ссорились по этому поводу.
— Вот уж неправда! — фыркнула Иглл. — Ну и память у тебя, сестричка! Помнишь, какие истерики ты мне закатывала, когда в столице объявлялся бродячий цирк или на рыночной площади давали представление актеры в живописных лохмотьях, с флейтами, барабанами и бубнами!..
— Да, — вздохнув, согласилась Сэтлл, — и цирк, и театр мы любили обе, и случалось, доходило даже до царапанья. Правда, скоро мы научились справляться и с этой проблемой: Иглл переодевалась мальчишкой, гримировала лицо, одевала рыжий парик и в таком виде прокрадывалась на представление. Она строила мне из толпы уморительные рожи и подмигивала, и я с трудом удерживалась, чтобы не расхохотаться, с трудом сохраняла на лице скучное выражение благовоспитанной барышни из хорошего дома…
— Умение переодеваться и гримировать лицо не раз выручало меня и позже, — заметила Иглл. — Когда хотелось выбраться за пределы надоевшего отцовского дома, понюхать вольного воздуха, наглотаться неожиданных и острых впечатлений. Сэтлл, примерная девочка, никогда не отваживалась на это.
— Неправда! — возразила Сэтлл. — Просто нас притягивали разные впечатления, и выбравшись из дома, я, как правило, устремлялась в другом направлении… Хотя, конечно, покидала стены дома я реже, чем сестра. Зато уже к шестнадцати годам я прочла все отцовские книги по магии, астрологии и тайнознанию! — В голосе Сэтлл зазвенела гордость. — Отец был вынужден разрешить мне зарываться в древние, пахнущие пылью столетий фолианты, ибо чем еще я могла заниматься в долгие периоды отшельничества?.. Ведь пока Иглл фехтовала, ездила на охоту или просто болтала с кем-нибудь в доме, я не могла и носа высунуть из своей тайной комнатки. И я погружалась в книги… Зато теперь отец называет меня своей правой рукой! Нередко я помогаю ему в составлении гороскопов, особенно если случай очень трудный, и он не может на меня нахвалиться!..
Иглл расхохоталась.
— А меня отец называет левой рукой, разве ты не знаешь?! Левая — та, что ближе к сердцу. Ближе к тайне, ближе к сути вещей… Я тоже читала древние книги отца. Один раз я неудачно упала с лошади и сломала ногу, другой раз серьезно поранилась, занимаясь фехтованием на незатупленных шпагах. Лежа в постели и выздоравливая, я читала, ибо чем еще было мне заниматься?.. Вышивать и плести кружево я терпеть не могла, в отличие от сестренки.
— Когда она лежала со сломанной ногой, я вынуждена была ковылять по всему дому на костылях! — рассмеялась Сэтлл. — Все родственники и домашние поражались, как быстро я выздоравливаю, как моментально срастаются мои кости!.. А Иглл все время ныла, что ей надоели книги, что она устала вдыхать пыль и разбирать заплесневелые закорючки…
— Да, я ныла и скучала! — согласилась Иглл. — Но зато, в отличие от тебя, мне не надо было вникать в эти полуистлевшие пергаменты, перечитывать их по несколько раз, чтобы понять, о чем идет речь. Мне хватало одного раза: я тут же понимала, вернее, вспоминала все. Потому и отцу работать со мной гораздо легче, и помогаю я ему больше и существенней… Но ты лучше расскажи о другом. Расскажи о мальчиках!
— Наш отец очень любил нас обеих, — продолжала Сэтлл, согласно кивнув сестре. — Любовь свою он проявлял во всем. Из-за горячей любви к нам порой он совершал поступки, которые могли бы показаться странными для отца двух молоденьких и хорошо образованных девушек. Но ему было глубоко безразлично чье-либо мнение! Всегда и во всем отец наш слушал и слушает лишь свое сердце, свой ум, свою вольную и горячую кровь. И мы уродились в него. В этом мы абсолютно такие же! Наверное, ты заметил, Конан, какое жалкое, почти нищее впечатление производит наш дом снаружи.
Киммериец кивнул.
— Это оттого, что нашему отцу глубоко наплевать на чье-либо мнение о доме, в котором он живет. Он не видит его снаружи, а что думают о его виде другие — отцу безразлично. Внутри же он постарался обставить его так, чтобы все вокруг радовало и услаждало душу. Не раз наши богатые заказчики поражались, в каком убогом — внешне — домишке проживает столь почтенный и знаменитый человек, но отец только отшучивался на это и смеялся… Так вот, любовь отца к нам толкала его порой на поступки, которые одобрил бы не всякий из наших родственников, если бы о них узнал. Однажды, вскоре после того как нам с Иглл исполнилось по шестнадцать лет, отец взял меня с собой на невольничий рынок. В этот день был большой завоз рабов из Кофа и Зингары… Отец сказал, что хочет прикупить парочку юных стражников для охраны нашего дома. Он предложил мне, чтобы я выбрала их по своему вкусу. — Щеки Сэтлл слегка порозовели, а глаза опустились долу. — И я выбрала двух, самых стройных и красивых из всех. Один из этих юношей, семнадцатилетний стигиец, вскоре стал моим первым учителем любви…
— Надо сказать, учителем он был никудышным! — вспомнила Иглл, усмехаясь. — Слишком юн и неопытен, хотя и красив, как статуэтка из темного дерева!.. Полгода спустя отец взял на невольничий рынок меня, и мой выбор был гораздо удачнее. Не соблазняясь на хорошеньких и юных, я выбрала тридцатилетнего, покрытого шрамами светловолосого воина, откуда-то с севера. Согласись, Сэтлл, это было совсем не то, что твой стигийский мальчик!..
Сэтлл согласно кивнула.
— Все это было очень приятно, забавно и весело, — сказала она. — До тех пор, пока меня не
